Михаил Ишков - Супердвое - убойный фактор

Я собрался духом и направился к стойке – не оставляли ли письмо для господина Глюка?

– Да, пожалуйста, – ответил портье и вручил мне конверт.

Операция началась…»

«…расшифровка письма подтвердила – тучи сгущались. Посещение банка намечено на завтра, отложить его нельзя ни при каких обстоятельствах, так что у нас с Еско было полдня, чтобы подследственный Шеель успел поделиться с женевскими банкирами отпечатками своих пальцев.

Времени в обрез.

Снова нервотрепка.

В письме также указывалось, что по просьбе Шахта Шеель обязан передать привет господам Гильденштерну и Розенкранцу. Необходимо было также поинтересоваться их здоровьем, благополучием.

Итак, со словесным паролем разобрались, но как справиться с главной трудностью – передачей документов, без которых Еско нечего было делать в женевском «Ломбарде». Анатолий сообщал, что готов был воспользоваться любой возможностью. Оставался пустяк – каким-то образом выцарапать эту возможность.

Понятно, что в таком деле не обойтись без женщины, и мне пришлось обратиться к Лене. Больше некому было попытаться отыскать в «Савое» сочувствующую маки горничную…»

«…после полудня мы с Еско направились в банк. Поспешность, с которой Шеель явился на день раньше намеченного срока, он объяснил положением на Восточном фронте. Встретивший нас пожилой, чрезвычайно серьезный сотрудник банка даже не попытался возразить. Он тотчас пригласил господина барона пройти с ним.

Господину Глюку сотрудник предложил подождать в холле.

Я остался один.

Второй бодро, едва сдерживая нетерпение, направился ко входу во внутренние помещения. На пороге не удержался, обернулся и помахал ручкой, предоставив мне возможность поразмышлять над будущим.

Я не обольщался. Если он решит привлечь внимание швейцарских спецслужб к моей особе, положение сразу выйдет из-под контроля. Заполучив меня, швейцарские власти вряд ли станут отчаянно сопротивляться требованиям гестапо выдать русского агента. В таком случае одна надежда на портсигар…»

Я взял в руки этот таинственный предмет и пустился в долгие размышления над своей ролью в этом воспоминательно-созидательной операции, легендируемой как «сочинение романа». В этой запутанной игре, ведущейся по каким-то странным и недоступным пониманию правилам, роль мне отводилась самая безыскусная – болванчика-литератора. Впрочем, Трущеву тоже не раз приходилось влезать в шкуру Prugelknabe [45]. В этом мало почета, но что-то героическое в готовности не рассуждая напялить на себя рога, проглядывалось. Ответом на мои сомнения послужили слова Трущева, записанные неизвестно когда, неизвестно где.

«…Я был готов к подобной перспективе. Мимолетом задумался – неужели все так глупо закончится, и согласие, о котором я столько твердил своим подопечным, есть нонсенс, мечта, скукоженный идеал?

Стало обидно, захотелось покаяться.

Но кому? Акулам капитализма, бороться с которыми с такой яростью призывал Карл Маркс?

Анри Хентш, Жан Гедеон Ломбард, Шарль Одье сурово смотрели на меня со стен этого древнего финансового заведения. Древность подтверждала надпись под часами – 1796 год.

По-видимому, это была дата основания банка.

Не стану утверждать, будто именно Хентш – сердитый старик с седыми бакенбардами – попытался внушить мне, чтобы я не терял головы. Может, это был Шарль Одье, тоже внушительный эксплуататор, или сам Ломбард, полтора века назад основавший этот мировой оплот капитализма. По идейным соображениям я, конечно, не мог согласиться с классово чуждым тезисом, доказывавшим, что главной добродетелью, к которой должен стремиться каждый человек, является прибыль, однако с утверждением, что добиться ее непросто, для этого нужны терпение и труд, не поспоришь. Впрочем, если считать прибыль результатом, в их рассуждениях было много верного.

Эта игра в слова помогла успокоиться, заняться насущным вопросом, как без шума исчезнуть из этого учреждения, если Второй окажется двурушником.

Чем он, кстати, занимался в тот момент? Подписывал необходимые бумаги или доказывал, что следует немедленно позвонить в Бюпо, швейцарский вариант секретной полиции?

В расчете на разум, на возможность согласия, я склонялся к первому варианту.

Наконец дверь распахнулась, и Еско, теперь уже наследник многомиллионного состояния, вышел в зал. Он был взволнован. Я понимал его, не каждому советскому заключенному была предоставлена возможность в одночасье из врага народа превратиться в миллионера, имеющего солидный счет в швейцарском банке.