Михаил Ишков - Супердвое - убойный фактор

– Вы, собственно, о чем ведете речь? – спросил Трущев.

– О заслуженном наказании, – трагически вымолвил Крузенштерн и торопливо добавил: – Но я ни в чем не виноват!

– Вы, вероятно, не поняли – никто вас не арестовывал. Вас просто пригласили на беседу.

– И я о том же! – горячо подхватил Аскольд Петрович.

В следующий момент меня буквально обожгла волна страха, которая хлестала из недр этого обезумевшего человека, который в тот момент более всего переживал о собственных детях. Как им придется без отца, если органы возьмут также и мать?

Я не выдержал и пристукнул ладонью по столу.

– Прекратить!

Позже я научился так лупить по столу металлической линейкой, что кое-кто из подследственных не без потери сознания валился на пол, но в тот момент я буквально растерялся. Что делать? Как выявить истину? Через пару часов у меня связь с Москвой. Что я буду докладывать?

Крузенштерн, притихший и обмякший, сидел тихо – руки на коленях, в глазах страх и отчетливое желание рассказать все, что знает. Ни следа дерзости или попыток обмануть следствие.

– Скажите, Аскольд Петрович, – начал я, – какое отношение к вам имеет Иван Федорович Крузенштерн?

– Что?! – встрепенулся Аскольд Петрович.

Среагировав на имя и отчество, он сразу съежился, обмяк и, как бы о чем-то догадавшись, с некоторой грустью подтвердил:

– Это мой прапрадед по отцовской линии. Он – единственный адмирал в нашей семье, но это было давно, в девятнадцатом веке. Мой дед, мой отец и я сам всегда верили и верим в мировую революцию.

– При чем здесь мировая революция?! Я веду речь о великом патриоте, заслужившем благодарность всего прогрессивного человечества за открытие Антарктиды. Ведь это ваш прапрадед открыл Антарктиду?

Задержанный кивнул.

Я спросил:

– Зачем вам узелок?

– Но как же?..

– Вас никто не арестовывал. И не собирался арестовывать!

Он против воли усмехнулся, и эта усмешка натолкнула меня на мысль.

Я целенаправленно повел атаку.

– Повторяю, вас никто не арестовывал и не собирался арестовывать. Вас пригласили на беседу, и если вы не готовы к разговору, можете вернуться домой. Когда за вами пришли, вы чем занимались?

Крузенштерн крупно, сухо сглотнул.

– Спал… умывался… зубы чистил.

– Вот возвращайтесь и дочистите зубы, затем доешьте свой завтрак и отправляйтесь на работу. У меня единственная просьба – не надо никому рассказывать о нашем разговоре. Даже самым близким людям.

Еще один судорожный глоток.

– Так, значит, я не арестован?

– Нет.

– Тогда, гражданин следователь, зачем я здесь? Да еще в такую рань?..

Я объяснил, что меня в деталях интересует все, что произошло на предприятии до пожара, во время тушения пожара и после, и что он сам думает по этому поводу.

– А теперь можете возвращаться домой.

С тем и отпустил.

У порога, отшатнувшись от вошедшего конвойного, – кобура у него была многообещающе расстегнута, – Крузенштерн поинтересовался:

– И это все?

Я кивнул.

– Я понимаю, – оживился Аскольд Петрович. – Я очень хорошо понимаю ваш интерес, но мне трудно вспомнить. Хотя вспоминать… – он болезненно поморщился, – не хотелось бы.

– Аскольд Петрович, в этом деле выявились некоторые странности, которые нам надо обязательно просветить. И срочно!

– Если вы полагаете, что я капризный мальчишка и не понимаю, что ваш интерес не мог возникнуть на пустом месте, вы ошибаетесь. Поймите, мне нельзя сейчас возвращаться домой! Если вы или ваши товарищи еще раз вот так, на рассвете, пригласят меня на беседу, боюсь, у жены сердце не выдержит. У нее больное сердце.

Он решительно вернулся, сел на стул и заявил:

– Спрашивайте!

Я отослал конвойного.

Мне повезло с Крузенштерном. Аскольд Петрович оказался достойным своего знаменитого предка, в трудных условиях кругосветного путешествия не проморгавшего туманные берега Антарктиды. Это был внимательный и соображающий свидетель. Прежде всего, с его помощью я составил поминутную хронологию возгорания.

Понятно, что я ни словом не обмолвился о направленности моего интереса, однако Крузенштерну хватило соображалки учуять, откуда ветер дует. И, как оказалось, этот вопрос тоже интересовал его. Ему было крайне важно – он сам признался в этом – докопаться до истины, так как только в этом случае с него будут сняты всякие подозрения и он сможет жить в покое. Относительном, конечно. Но в том положении, в котором он оказался, ему несдобровать. Рано или поздно за ним придут – «это было ясно как день», заявил он. Любой сбой, любая поломка, любой срыв производственного задания может стоить ему жизни.