Александр Шувалов - Чистодел

– Ладно. – Я вздохнул, отложил вилку и раскрыл сей шедевр.

– Начните с двадцать второй главы.

Да хоть с сорок пятой! Листая страницу за страницей, я отыскал то, что просили, с неохотой пробежался глазами по первым строчкам, собрался было на этом закончить, но прочел еще немного, потом еще, перевернул страницу…

– Эй! – прозвучало над ухом.

– Да. – Я с неохотой оторвался от чтения.

– Чебуреки остынут. – С улыбкой сообщил мужик и осведомился: – Ну и как вам?

– Если честно, приятно удивлен.

Я закрыл книгу и перевернул обложкой вниз. Так, сведения об авторе. Год рождения, естественно, не указан, и так понятно, что лет натекло изрядно. Образование – три курса пединститута на Камчатке. Ныне успешная бизнесвумен, художница и жуть какая поэтесса. Еще эта дама ведет программу на телевидении, обожает отдыхать на юге Франции, ездить на шопинг в Италию и выращивать розы дома, в глухой элитной деревеньке для избранных, расположенной под Москвой. В четвертый раз разведена, находится в активном поиске. В редкие минуты, свободные от всего этого, сочиняет романы. Данное произведение – восемьдесят третье по счету.

– Странно. – Я глянул на фото сочинительницы: сплошной ботокс с силиконом.

Полпуда, не меньше, золота на груди, алмазы размером с булыжники в ушах и глаза как у торговки из рыбных рядов. Ушки торчком, бровки домиком, губки тоненькие, длинненькие. Писаная красавица, короче говоря.

– Очень странно, – сказал я и покачал головой. – Никогда бы не подумал.

– Как я понял, вам понравилось? – осведомился мой сосед и почему-то слегка засмущался.

– Не то слово. – Я поднял стакан. – За приятные сюрпризы! – Мы выпили, я – самую капельку, он – до дна. – Только что-то с трудом верится, – сказал я, еще раз глянув на фото.

– Разделяю ваши сомнения. – Мужичок занюхал выпитое пластиковой вилкой, указал подбородком на личико на снимке, перекроенное до состояния маски. – Между нами, девочками, говоря, она ничего этого и не писала. Ни единой строчки

– Тогда кто же? – изумился я.

– Другие люди. – Он откусил от чебурека крохотный кусочек, не торопясь, прожевал его. – Их еще называют литературными неграми. Кстати, позвольте представиться. – Он протянул через стол руку. – Всеволод, тот самый негр. Можно просто Сева.

– Очень приятно. – Я с чувством пожал сухую жесткую ладонь, назвал свое тогдашнее имя, скосил глаза в сторону национального нектара в исконно русской одноразовой таре и осведомился: – Как насчет?..

– Нет возражений. – Сева приподнял стакан. – За знакомство! – Он выпрямился и стал выше меня уже на целую голову.

– И за свободу Африки! – добавил я.

– Принимается!

Охлажденная родная водочка пошла по привычному маршруту.

Мы выпили и тут же ощутили тягу к роскоши. Поэтому я заказал еще сотку, а он порылся в тощем засаленном бумажнике и отважился разориться аж на пару чебуреков.

Мы так зацепились языками, что просидели в заведении до темноты. На прощание Сева назвал мне адрес и пригласил запросто заглядывать в любой день, кроме пятницы.

– Потому что по пятницам я выхожу погулять и возвращаюсь домой в субботу, – пояснил он.

Через некоторое время я так и сделал, заехал и навестил. Причем не один, а с литром сорокаградусной. Хозяин дома освоил ее, родимую, практически в одно лицо.

Потом я не раз заглядывал к нему, обязательно «не один». Пока он выпивал, я сидел в старом продавленном кресле и читал очень даже неплохие детективы, которые Сева сочинял для души. Исключительно ради нее, бессмертной, потому что издатели, суки такие, их не печатали.

Раньше, в конце восьмидесятых, когда он только начал этим заниматься, они сочли его работы излишне жесткими и кровавыми, а потому не соответствующими нашей прекрасной действительности. Потом те же самые хищные акулы книжного бизнеса посчитали их же слишком мягкими, недостаточно динамичными и вынесли приговор, аналогичный смертному: «Неформат».

Так Сева и жил, перебиваясь случайными заработками, мучаясь исконно русскими вопросами и находя ответ понятно где. Дни свои он проводил в гордом одиночестве. Жена, конечно же, ушла, не выдержав этого декаданса.

Потом ему повезло, он угодил «на плантацию» к успешной и раскрученной писательнице. С тех пор Сева стал чаще закусывать и несколько реже выпивать.

Но все равно каждую пятницу, как по расписанию, он обязательно заруливал вечерком в заплеванный шалман по соседству с домом, принимал на тощую богатырскую грудь граммов семьсот и приходил в игривое настроение. Сева непременно давал кому-нибудь в ухо или в нюх. Поэтому ночь на субботу он традиционно проводил в обезьяннике.