Андрей Дышев - Остров волка

Мы зашли в тень широких, сплетенных друг с другом крон деревьев. Почва под ногами с каждым шагом становилась все более мягкой и влажной. Нога по щиколотку погружалась в эту губку, обильно пропитанную водой. Кроссовки очень быстро промокли, но это доставляло удовольствие.

"Гость" остановился рядом с тонким и гладким, как телеграфный столб, деревом, ловко и незаметно вытащил из-за пояса револьвер, взвел курок и показал мне широкое черное дуло. Его напарник толкнул меня спиной на ствол, заломил руки и сцепил их наручниками, такими тесными, словно они были предназначены для мартышек.

А вот этого нельзя было допускать, подумал я с опозданием. Если эти джентльмены удовлетворятся лишь моими глазами и языком, я смогу уйти отсюда только с деревом.

Ненасытный и злой, как собака, тропический гнус не заставил себя долго ждать. Не успели меня приковать к дереву, как лицо облепила кровососущая мошкара. Сначала я тряс головой, потом попытался слизать паразитов языком, потом сдуть, но все было тщетно. К такой изысканной пытке я не был готов, и из моей груди вырвался сдавленный стон.

Это только начало, подумал я, глядя на то, как мои индифферентные конвоиры с безразличием отвернулись на меня, вытащили сигареты и закурили, глядя на залитую солнцем полосу, над которой дрожал воздух.

– Что-то их долго нет, – сказал один.

– Полоса больше мили в длину.

– Надо слить с самолета керосин и поджечь траву.

– Не успеем. Может внезапно нагрянуть полиция.

Какая-то тонко свистящая тварь подлетела к правому глазу, задела крыльями мои ресницы и села на веко. Я начал часто моргать, вытягивая лицо, но кровопийца держался крепко всеми своими тонкими ногами. Когда же он вогнал хоботок в кожу, я взвыл.

– Эй, друзья! – позвал я. – Вы объясните мне, что вам нужно? Может быть, проблемы никакой нет?

"Гость" повернулся как по команде. Он не ожидал, что я способен говорить по-испански. Его напарник по-лошадиному приподнял верхнюю губу с тонкой ниточкой черных усиков и выдул мне в лицо табачный дым. Вранье, что мошкара боится дыма! Мои изверги, сидящие на лбу и щеках, даже не шелохнулись.

– Что ж ты молчал, будто язык проглотил? – спросил носатый, сверкая стеклами черных очков.

Упоминание о языке заставило меня болезненно поморщиться.

– А ты ни о чем не спрашивал, – ответил я.

– Где твой друг?

– Из люка выпрыгнул, когда самолет на посадку заходил, – ответил я.

– Без парашюта? – уточнил тот, что с лошадиной губой.

– Река под нами была, – вдохновенно врал я, озвучивая те испанские слова и выражения, которые первыми приходили мне на ум. – Глубокая, желтого света. Так он туда и прыгнул.

– А ты почему не прыгнул?

– Что я, идиот что ли, крокодилов кормить?

– Деньги где? – спросил носатый, тоже выдувая мне дым в лицо. Видимо, здесь, в джунглях, кишащей мошкарой, это считалось признаком хорошего тона.

– В правом заднем кармане, – сознался я.

Удар в живот. Я ухнул и согнулся настолько, насколько позволяли наручники.

– Я спрашиваю о больших деньгах.

Я поднял голову и посмотрел на колышущийся в жарких струях воздуха самолет. Он был единственным объектом среди недружелюбной экзотики, чем-то связанным с далекой, покинутой сгоряча родины. Эти милые черные колеса всего сутки назад разбрызгивали холодную кашицу из талого снега на внуковской взлетке. Всего сутки назад эти серебристые крылья со свистом разрезали сырой, отравленный смогом воздух Москвы. Через эти темные иллюминаторы я смотрел на аэровокзальный балкон в глупой надежде увидеть на нем Анну. Было это или приснилось? Может быть, в самом деле стать террористом и угнать самолет в Россию?

– Ты не понял вопроса? – оторвал меня от сладостных раздумий Лошадиная Губа. Он уже докурил сигарету до фильтра и кинул ее мне под ноги.

– Больших денег у меня отродясь не было, – сказал я, и понял, что мои ответы расшатывают грань терпения джентльменов.

– Что вы везли в черном чемодане? – едва сдерживаясь, процедил носатый.

– Старые журналы, – искренне ответил я. – "Cosmopolitan", "Elle" и, кажется, "Домашний очаг".

Снова удар в солнечное сплетение, на этот раз намного более чувствительный, чем первый. Вздох, словно жидкий гипс, застыл у меня в груди, в глазах потемнело. Я уронил голову на грудь, чувствуя, как горячая волна быстро расползается по всем моим внутренностям. Урок номер два обладал огромной убедительной силой. Без всяких оговорок и условностей я понял, что говорить надо только то, что моим мучителям хотелось услышать.