Алекс Легат - Гопак для президента [Аполитичный детектив]

— Потому что запахло дерьмецом? — осведомился Казаренко. — Неудивительно. Я сейчас не хочу разбираться, кто из этих ублюдков организовал покушение на меня. Но теперь вы у меня вот где! — Он сжал кулак. — Если мы сейчас не договоримся, завтра же я передам ваши досье. — Он по очереди оглядел Чивокуна и Ляшенко, на секунду задержался взглядом на президенте. — И твое тоже. Вам интересно, куда я их передам? И сколько пройдет времени, прежде чем вас вышвырнут из ваших кабинетов, как в свое время вы вышвырнули меня, и арестуют ваши счета по всему миру?

— Прикольно! — Славик хлопал себя ладонями по коленям. — Ну как он блефует! Денис, ты видел?

— Видел, видел, — пробормотал Денис, не отрываясь от экрана. — Ты скоро там?

— Еще секунда. — Поглядывая одним глазом в экран монитора, где разгоралась нешуточная свара, Славик по интернет-мессенджеру согласовывал последние действия со Смирновым в Черкассах. Наконец откинулся в своем кресле на колесиках и удовлетворенно сказал:

— Все, поехали.

А на экране монитора Казаренко доступно и со свойственной ему убедительностью обрисовывал своим старым противникам, что их ожидает, если он передаст компромат на них в прессу и правоохранительным органам в нескольких государствах сразу. Однако он мог и не делать столь громких шагов, ибо хотел за свое бездействие совсем малость: после первого тура оба претендента должны снять свои кандидатуры и продлить на год полномочия президента Кучука.

Условия, предлагаемые Казаренко, были неприемлемы. Абсолютно.

Ляшенко понял это после первых же его слов. Это было бы крахом всей его жизни. Ему говорили, что он должен отдать все, чего достиг и к чему стремился, и не получить взамен никаких гарантий. Он искоса глянул на Чивокуна. Тот, похоже, испытывал примерно такие же чувства.

Пудовые кулаки мерно постукивали по гладкой столешнице, наконец Федор Чивокун не выдержал и заорал:

— Ублюдок! Ты думаешь, что можешь диктовать нам условия?! Чем ты лучше нас? Я костьми лягу, но ты будешь парашу нюхать, даже если это станет последним, что мне удастся сделать! Я всех вас, козлов, зарою!

К просмотру футбольного матча Никанорыч подготовился основательно. На столе в большой плоской тарелке красовались разрезанные на четыре части огурчики и помидорчики вперемешку с дольками лука и несколькими зубчиками чеснока. На другой тарелке лежали толстенькие пластинки красивого домашней засолки сала с розовыми мясными прослойками. Черный хлеб был порезан так, как любил Никанорыч, солидными ломтями. Венчала натюрморт откупоренная запотевшая бутылка «буряковки» и небольшой, в четверть стандартного, граненый стаканчик. Потому как не пьянства ради, а поддержки любимой команды для.

Никанорыч придирчиво оглядел картину предстоящего спортивного праздника.

— Икебана. Как есть икебана… — Он довольно потер руки и вдруг спохватился — Едри твою через колено! А соль-то, соль?!

Водрузив на стол солонку, наконец уселся. Несколько секунд подумал, налил стаканчик, лихо опрокинул, закусил на скорую руку зубчиком чеснока с салом и стал смотреть рекламу женских прокладок, пива и мыла для интимных мест. Когда появилась долгожданная заставка футбольного матча «Шахтер» — «Динамо-Москва», Никанорыч заерзал на стуле, не выдержал томительного ожидания и опрокинул еще стаканчик, кося глазом в экран.

Наконец заставка исчезла, камера показала переполненные трибуны стадиона, а комментатор стал перечислять фамилии выбегающих на поле игроков. Никанорыч подался вперед, слушая знакомые имена и боясь пропустить хоть одно слово.

Но счастье продолжалось недолго. Изображение вдруг потемнело и дернулось, по экрану с шипением побежали полосы. Никанорыч застонал. Видно, кто-то наверху внял его горю, и изображение опять появилось, но через несколько секунд вновь исчезло, а вместо долгожданного стадиона на экране вдруг появились осточертевшие за последнее время физиономии кандидатов в президенты, самого президента и еще какого-то смутно знакомого мордастого мужика в затемненных очках. Экран был крест-накрест разделен на четыре части, и в каждой части была своя постылая физиономия.

Никанорыч горестно взвыл, доковылял до проклятого ящика и принялся переключать программы. Но везде было одно и то же — говорящие головы. Оскорбленный в лучших чувствах болельщик выпил, теперь уже с горя, пару стаканчиков без закуски, пригорюнился и стал слушать. С каждой секундой лицо садовода-шахтера все больше розовело, оживлялось, и скоро он уже восторженно хлопал себя по коленям, забыв и про самогонку, и про закуску, потому как и президент, и кандидаты в президенты, и мордастый мужик обзывали друг друга такими словами, какие и в шахте-то не каждый себе позволит. А уж то, в чем они один другого обвиняли, старательно перекрикивая друг друга, вообразить на трезвую голову было решительно невозможно.