Михаил Нестеров - Убить в себе жалость

Она подумала о возможности все же переквалифицировать статью, по которой проходил Михайлов, на менее тяжкую — трудно, но выполнимо. Для этого нужно изменить показания врачей клиники, где скончался Илья. То есть причиной его смерти в основном стали не травмы, нанесенные ему, а врожденная патология, например сердца, которое, как у всех, страдающих болезнью Дауна, было рыхлое, огромных размеров. Судя по всему, врачи охотно изменят показания, если к ним обратиться соответствующим образом и определенным лицам. По большому счету медики сочтут такой поступок чисто человеческим, так как просить об этом будет сама Валентина, а поменять показания следователю труда не составит. Что касается прокурора, тот останется равнодушен, может быть, одобрит действия судьи.

Если врачи изменят показания, Михайлову грозит максимум два года лишения свободы. Оправдательного приговора, конечно же, от судей не дождешься — не позволяет законодательство, и о помиловании не могло быть и речи. Считай, в этом случае отец Светы получит символический срок, — это все, что на данном этапе могла сделать Валентина.

Маргелов внимательно выслушал ее и согласно кивнул головой.

Она поблагодарила следователя и попрощалась. Выходя из его кабинета, обернулась:

— Я и тебя видела на похоронах сына. Почему не подошел?

— Не знаю, — честно ответил следователь. — Я не умею сочувствовать.

— Не ври, Вася. Просто ты знаешь, что я не умею принимать соболезнования.

Маргелов пожал плечами: «Пусть будет так». Подумал и замер под взглядом Ширяевой — ее глаза говорили: «Ты тоже видел Курлычкина в машине».

Он медленно приблизился к ней.

— Что ты собираешься делать? — настороженно спросил он.

— Для начала проверю на прочность нервы Курлычкина. Кстати, его главный офис находится на Киевской?

Маргелов счел за благо не отвечать: Ширяева, рассматривая в суде дело Максима Курлычкина, знала достаточно адресов и телефонов. А где располагались «киевляне», в городе знал каждый.

В начале первого Ширяева, кивнув соседкам, входила в подъезд своего дома. Толкнув решетчатую дверь, вошла в помещение мастерской. Слесарь поднял на нее глаза и поздоровался.

— Зайдите в сорок седьмую, пожалуйста, — попросила она.

— В сорок седьмую? — он почесал за ухом. — А что у вас случилось?

Прямолинейный вопрос, без задней мысли. Валентина поймала себя на мысли, что болезненные ощущения в ней притупляются. Было в этом что-то и положительное, что, конечно же, не касалось памяти Ильи. В ней жило другое чувство, на фоне которого память о сыне не выделялась, а принимала какой-то торжественный оттенок.

— У меня засорилась раковина, — ответила она.

— Сейчас поднимусь, — слесарь подошел к шкафу и освободил из-под промасленных тряпок металлический ящик с инструментами.

Она оставила дверь приоткрытой и прошла на кухню, быстро приготовив легкую закуску и поставив на стол бутылку водки. Когда слесарь появился на кухне, она предложила ему место за столом, обращаясь к нему на «ты»:

— Присаживайся. Тебя Костей зовут?

— Может, сначала я раковину прочищу? — не совсем уверенно проговорил сантехник, поглядывая на угощение.

Вообще-то он привык к подобным приемам, очень часто его работа начиналась именно с рюмки. Однажды для себя он вывел странную формулировку: почти все сантехники одинаковы — выпивают, берут с жильцов деньги за пресловутые прокладки и прочее. Он не думал исправляться или что-то менять в уже сложившемся образе, просто выходило как-то чудно, как в передаче «Пойми меня». Скажи любому: «сантехник» — и он тут же выдаст основные определения: водка, стояк, прокладка, канализация… быстрее! что еще… небрит, нечесан, роба, дерьмо… нет, нужно закончить на оптимистической ноте… точно — рабочий. А жена — колхозница.

Огрубевшей рукой Костя поднял рюмку, мысленно послав хозяйке старообрядческое «благодарствую», и выпил.

— Закусывай, — Валентина пододвинула тарелку с колбасой и свежими огурцами. Она долго проработала следователем и знала, как и с чего начать разговор. Вот Костю можно сразу спросить, причем в лоб: «Костя, кто тебя напоил в тот день, когда убили Свету Михайлову?»

Он так и знал, что раковина у судьи в полном порядке. Но пошел. Ему самому не давала покоя мысль — почему он отрубился в тот день. Судя по всему, выпил лишь бутылку с небольшим. А если учесть, что кто-то все же составил ему компанию, то максимум — бутылку. Но Костя иной раз принимал на грудь по литру — и ничего. Почему он решил, что кто-то составил ему компанию? Потому что он никогда не пьет один, в крайнем случае, плеснет в стакан какому-нибудь ханыге: и доброе дело сделает, и не отступит от своих правил.