Сергей Козлов - Последний Карфаген [Повесть. Рассказы. Дневники]

— Ну вот, на этой великой стройке побеждающего капитализма и поговорить можно.

— Так почему же этот Тринадцатый, который я, уже был?

— Вышел в тираж. Подставили. Или сам подставился. Что-то у нас последнее время не то происходит. Удивительно, что тебя еще в больнице не завоздушили.

— Значит, я — Тринадцатый, ты — Двадцать Седьмой, а имена у нас есть?

— Сколько угодно.

— А можно попроще? Можно хоть что-то толком объяснить?

— Понимаешь, дружище, я бы с удовольствием, но, боюсь, я и сам последнее время ни хрена не понимаю. Где-то у нас короткое замыкание произошло. Может, в штабе. Тебя когда рванули, тишина настала, как на кладбище. И даже эпитафий нам не оставили. У меня вот деньги скоро кончатся, а тут ни инструкций, ни команд, вообще ни хрена! Вот я и решил на тебя выйти. Думал, раз ты живой, значит, знаешь что-нибудь. А ты у нас, оказывается, живой труп, и тоже без эпитафии…

— Какой штаб? Чем мы занимались? Мы что — военные?

— Вроде того. Вот ведь, блин, не зря от Тринадцатого номера все шарахались. Не повезло тебе. Но рассказать я тебе ничего не могу. Без команды. Не подумай только, что боюсь, правила такие. Вот что, давай здесь же встречу назначим дня через три? Может, ветер переменится. В это же время. Согласен?

— А что мне остается…

— Черт! Неужели тебе напрочь память отшибло?

— Как чистый лист.

Двадцать Седьмой посмотрел на меня с нескрываемым сочувствием, как на напарника. Именно в этот момент я поверил, что он не живая машина, а обычный или не совсем обычный, но все же человек, которому ничто человеческое не чуждо. Прощаясь, он протянул мне руку, и я увидел выскользнувший из-под белоснежного манжета такой же, как у меня, бронзовый браслет. Но не успел разглядеть гравировку. Там точно была не стрела.

— Тринадцать… Двадцать семь… А сколько вообще? — напоследок спросил я.

— Когда-то было тридцать три. А теперь не знаю. Черномора спрашивать надо.

— Это что? Как в сказке Пушкина?

— Похоже. А ты что, сказки Пушкина помнишь? — в глазах его выстрелило недоверие.

— Помню. Я помню все, что когда-либо читал. Во всяком случае, из художественной литературы.

— Ну будь здоров, читатель, лучше бы ты помнил номера, с которыми ты в последний раз работал, — махнул он рукой и исчез в проеме забора, оставив меня с еще большим количеством вопросов, которые некому было задать.

После его ухода осталось чувство связи с каким-то страшным, спрятанным в самые мрачные подземелья миром. Ваш номер тринадцать, Алексей Васильевич.

Осталось найти царевну-лебедь, или, может, Рита согласится? Ах, Маргарита Ивановна, не соблаговолите ли…

По парапету, идущему вокруг казармы, мы крадемся к открытому окну строевой части. Невысоко… Второй этаж… Но мы прижимаемся к стене, лишь бы никто снизу не увидел. С другой стороны здания на плацу звучит оркестр, начинается праздничное построение. Все курсанты и офицеры в парадной форме. Первое мая…

— Никита, я все-таки маленько боюсь…

— Высоты?

— Не-а… То, что мы на праздничное построение не пошли…

— Скажем, что у нас животы прихватило. Съели чего-нибудь не то.

Сколько нам лет? На нас красные погоны с буквами «СВУ». Суворовцы?

Мы подбираемся к окну строевой части, неуклюже переваливаемся внутрь, чуть не перевернув стол прапорщика Каширы. Ночью он готовил списки на благодарность и поощрение к праздничному построению, пил самогон, а значит, как всегда, забыл запереть заветные ящички с личными делами. Ради них мы и крадемся сюда.

Если Никита — это я, то вместе со мной вляпался в эту авантюру мой дружок Ванька Болотов. «Любопытство — это грех», — говорила Ванина бабушка — единственный человек, которого он помнил из своего глубокого детства. Мы крались к этому окну ради того, чтобы заглянуть в папки с собственными личными делами. По училищу прокатился слушок: из сирот будут набирать роту специального назначения да еще отправят в какое-то засекреченное высшее училище, где готовят то ли разведчиков, то ли контрразведчиков, то ли космонавтов. Мы с Ванькой в категорию сирот попадали…

Но даже во сне я никак не мог совместить смутные воспоминания из «золотого века» и свое пребывание в суворовском военном училище. Как я туда попал с печальным статусом «сирота»? Задал я себе этот вопрос во сне, и хотя в том же сне юноша по имени Никита искал ответ на другой вопрос, перебирая документы в ведомстве прапорщика Каширы, он ответил и на мой.