Игорь Никулин - Золотой капкан

Боже, почему так жесток мир?!

Он привык к иному. К тому, что в жизни все доставалось просто, без сучка и задоринки. И школа, и институт, удачная женитьба и аспирантура. Наконец, заветная должность, доставшаяся ему в тридцать с небольшим лет. Карьера, о какой другие только мечтают. Все шло своим чередом, логично, и он с уверенностью просчитывал каждый свой новый шаг и знал, что завтра случится то, а послезавтра — это. И никак не наоборот.

О какой логике может идти речь, если из вполне респектабельного человека, имеющего в обществе свой вес, он стремительно превратился в изгоя, бездомного пса?

Сломленный морально, Вадим, долго сидел так, силясь докопаться до истины, не замечая голода и готовый опустить руки. Что теперь делать, он не знал. А бороться не умел.

Стемнело быстро и незаметно. Небо сгустилось, проступили россыпью звезды. Воровато подмигивая, выглянула из-за тучи луна.

Поднялся ветер. Похолодало.

Он оставался в сквере до тех пор, пока не продрог основательно, а закоченев, поднял воротник пиджака и пошел к вокзалу.

В помещении было гораздо теплее. В зале ожидания все места оказались заняты, он дважды прошелся по нему, выжидая: может, какое и освободится? Но, довольно скоро убедившись в беспочвенности своих надежд, убрался в противоположное крыло, к раздаточному окошку с неоновой рекламной вывеской: «Нью-Йорк пицца».

Очереди желающих отведать заморской стряпни не наблюдалось, лишь одиночный любитель, зажав ногами чемодан, облокотился на столик, неспешно расправляясь с источавшей умопомрачительный запах пиццей.

Он остался за колонной, с завистью наблюдая за едоком. Вот нож пластает на треугольники сочное, сдобренное приправами тесто, в котором есть и молодая зелень, и, кажется, грибочки. Да, непременно грибочки. Шампиньоны, он безошибочно признал их по аромату.

Ах, шампиньоны! Жена ему часто готовила из них суп. Он любил грибное, в особенности зимой, когда за окном наметает сугробы и завывает метель…

Провожая отрезанный кусок в последний путь к безостановочно жующему рту, Вадим сглотнул слюну. В желудке, пробуждаясь, всколыхнулся вулкан, извергнул голодные соки. Есть хотелось зверски, за сутки во рту не побывало и маковой росинки. Но в кармане шаром покати, а попрошайничать он не привык.

Медлительный, ненавидимый им в эти минуты любитель до конца умять пиццу не сумел. Залпом хватил стаканчик колы, сытно отрыгнул, подобрал чемодан. И отошел, оставив на стойке в белой одноразовой тарелке еще большой, только надкусанный кусок.

Вадима раздирали внутренние противоречия и душил голод. Он готов был плюнуть на приличие, переступить через достоинство и какие-то ненужные теперь правила, подойти к стойке и доесть. Плевать, что подумают о нем окружающие.

Он и шагнул вперед, но размеренная жизнь с ее принципами и табу все еще прочно сидела в нем и следующий шаг сделать не позволила.

«Даже собака благородных кровей, как бы ни была голодна, не станет жрать из помойки. А ты человек!»

Терзаемый голодом и угрызениями совести, он вернулся за колонну, проклиная характер.

За оставленной пиццой наблюдала еще одна пара голодных глаз. Сутулая худая фигура метнулась к стойке. Мерзкого вида испитая женщина, которой можно было дать одновременно и сорок, и семьдесят лет, с одутловатым лицом и взъерошенными, торчащими в разные стороны немытыми волосами, в драном свитере и мужских брюках, подхваченных в поясе бечевкой, оставив на полу сумку с пустыми бутылками, ухватила треугольник, запихала в рот, помогая грязными пальцами. Проглотив, не жуя, облизала тарелку и пошла дальше по залу.

«Дурень, — выругал себя Вадим. — Правильный, да? Чистоплюй? Кому это надо, когда хочется жрать?» И сам удивился мыслям, появившимся с голодухи.

Вернувшись в зал ожидания, игнорируя протесты бурчащего желудка — о, удача! — заметил в углу свободное кресло. Прибавив шаг, пересек зал, опустился в него, блаженно закрывая глаза, с мечтой скорее заснуть, чтобы происходящее с ним — дикое и абсурдное — исчезло, испарилось, развеялось с первыми лучами солнца как дурной сон.

Утро, как и следовало ожидать, ничего не изменило. Вадим проснулся от толчка, разлепил веки и обнаружил рядом уборщицу — заспанную старушку в коротком халате. Старушка сноровисто орудовала в проходе между рядами шваброй; не церемонясь, двигала, обдавая мокрой тряпкой, мешающие чемоданы и ноги.

Он посмотрел на электронное табло. Часы показывали семь утра. Он хотел и дальше погрузиться в прерванный сон, ибо в нем видел себя прежним преуспевающим врачом и никак не гонимым всеми бродягой, но заметил прогуливавшегося по залу милиционера и благоразумно ушел на улицу. Кто знает, что на уме у ретивого служителя Фемиды: одни казенные инструкции или человеческое отношение к ближнему, кем бы он ни был? Упрячет, как и обещано, в пресловутый бомжатник, а этот экскурс в планы Вадима не входил.