Александр Ушаков - Воровская зона

Бледный как полотно, Барский кивнул.

— Давай! — указал на накрытый стол Разгон и, повернувшись к уже умолкшему Рамсу и стоявшему рядом с ним Губе, добавил: — И вы тоже…

Клест быстро подошел к столу и налил себе полный стакан водки. Быстро и жадно выпив его, он тут же налил второй. Вслед за ним к столу приблизился Губа. Дрожащими руками, расплескивая водку и стуча горлышком бутылки о край стакана, он налил себе и с трудом выпил. Рамс даже не встал. Так и оставшись сидеть на полу, расширенными от ужаса глазами смотрел, как пируют такие же, как и он сам, смертники.

Со странным чувством наблюдал Баронин за этим пиром приговоренных, ибо подобное видел впервые. Особый интерес вызывал у него Завражный, чью историю он хорошо знал, но видел легендарного вора впервые. И он, надо заметить, произвел на него впечатление…

На большую дорогу Завражный вышел в далеком пятьдесят первом году, избрав для себя самый что ни на есть деликатный промысел — кражи на доверии. Всегда прекрасно одетый, в галстуке и с кожаным портфелем в руках, он с ходу располагал к себе будущую жертву. А подбирал он ее тщательно, изучая пути отхода, распорядок дня, связи и личные качества. Что, впрочем, не помешало ему иметь двенадцать судимостей и отсидеть в общей сложности почти сорок лет из прожитых им шестидесяти двух. Правда, Разгон отличался крайне «неусидчивым» нравом и постоянно уходил в бега. Свой первый побег он совершил не только до гениального просто, но и остроумно. Отбывая наказание на одной из строек коммунизма, Завражный покинул ее в одеянии начальника этой стройки, и стоявшие на вахте часовые, взяв под козырек, пожелали «Петру Ефимовичу» всего доброго! Этот уход «с прощанием» прославил Завражного на весь Союз. А в следующий раз он бежал уже с Колымы, откуда боялись срываться даже самые отчаянные блатняки. Не только бежал, но и, словно издеваясь над ментами, открыл у них под носом на окраине Магадана ларек по приему утильсырья, а заодно и «слама» — ворованного барахла. Апофеозом его отчаянной деятельности явилась поездка «по северам», где он читал якутам и прочим малым народностям лекции о международном положении. Читал, понятно, не безвозмездно, а за мех и еду. Завершающим аккордом в его бурной деятельности стала крупная кража в одном из ленинградских научных заведений. Но… видно, укатали сивку крутые горки, и после последней ходки Разгон завязал. Впрочем, жил он и сейчас безбедно. Почитаемый всем воровским миром, заботившимся об этом действительно «последнем из могикан», он ни в чем не знал отказа, время от времени выполняя ответственные поручения центровых…

Тем временем пиршество подходило к концу. Да и что толку было пить людям, нервное напряжение которых было настолько велико, что водка уже не действовала на них? Оттягивать минуту казни? Так все равно надолго не оттянешь…

На трех машинах приговоренных отвезли километров на пятьдесят в тайгу, туда, где находилась старая заброшенная штольня, почти на треть заполненная водой.

Неприятно и страшно было смотреть, как приговоренные брели по бурелому, то и дело спотыкаясь и падая. А когда всех троих поставили у уходящего в черную пустоту шурфа, Кутаков завыл. Не отставал от него и Кулябин, и только Барский держался по-мужски. Он даже не взглянул на достававших пистолеты бывших «братьев», его по сути дела уже потусторонний взгляд был устремлен в серое низкое небо, на котором уже проглядывали ранние звезды… Так, с задранной вверх головой, он и полетел в штольню…

В Николо-Архангельск Баронина отвозил Красавин. Остановившись у его дома, он протянул ему взятый у Клеста «дипломат».

— Это подарок Вени, Саня… — просто сказал он.

И Баронин не посмел отказаться. Только грустно вздохнул. Если бы люди, на которых он все эти годы работал, вот так же заботились о нем или по крайней мере хотя бы не мешали…

Красавин, понимая, что творится в душе Баронина, не стал его успокаивать. Достал из кармана куртки фляжку коньяку, из какой не так давно его угощал сам Баронин.

— Ну что, Саня, на посошок?

Баронин кивнул, лишний раз оценив деликатность Красавина. Ничего не стал тот ему говорить «за жизнь», справедливо полагая, что он все решит «за нее» сам.

Они выпили, и Красавин, дабы не портить песню, не стал тянуть с прощанием. Изо всех сил долбанув стакан о мерзлую землю, крепко обнял Баронина и пошел, не оборачиваясь, к машине.

Зарычал мотор, и могучий «джип-чероки» покатил в сторону центра. Баронин долго смотрел ему вслед. Он опять остался один и… без дела… Зоя, конечно, Зоей, но что ему-то теперь делать? Мемуары писать? Рановато. Разводить пчел? И он, совершенно позабыв о том, что держит в правой руке сумасшедшие даже для игроков в баккара деньги, медленно вошел в свой подъезд, в котором не был почти три месяца…