Сергей Самаров - Лучше умереть в бою

–  Что случилось-то, объясни толком, капитан.

–  Толком сам не знаю. Мне в общих чертах рассказали. Директор ювелирного магазина закупил большую партию драгоценностей. В магазин привезти не успел – у него там канализацию прорвало. С чьей-то, говорят, помощью аварию устроили. И директор отправил драгоценности в свой дом, где у него был надежный сейф. Взял с собой дополнительную охрану. Обычно у него там только два охранника дежурят. В этот раз еще четверых захватил. Около дома их обстреляли, как им показалось, менты. По крайней мере, из ментовской машины. Но они успели заехать во двор. Сейчас выяснилось, что машина незадолго до нападения на ювелира была захвачена бандитами, двое ментов убиты. Организатору нападения не хватало сил для штурма дома. Его подкрепление блокировали в лесу, но он решил не отказываться от задуманного и поехал к нам. И нашими руками… твоими, старлей, руками все дело обстряпал. Как тебе это нравится?

Я широко улыбнулся.

–  Ловкий мужик этот Нажмутдинов.

–  Он так и назвался?

–  Да. Нажмутдинов Шахмардан Саламович, подполковник полиции, начальник отдела вневедомственной охраны района.

–  Вот нахал! И даже этого не постеснялся…

–  Чего? – не понял я.

–  Ты знаешь, кто такой Нажмутдинов Шахмардан Саламович?

–  Не знаю. Кто?

–  Это настоящее имя, отчество и фамилия командира банды Пехлевана.

–  Да, на борца он очень похож, – согласился я. – Но у меня рука все равно сильнее, чем у него. Я ему на прощание чуть кисть не раздавил.

–  Рука, говоришь, сильнее? – У капитана вдруг загорелись глаза, и он каким-то неимоверным прыжком от окна сразу сел за стол. И даже стул вроде бы к столу сам по себе придвинулся. – А ну, садись напротив, ставь-ка локоть. Меня еще ни разу в жизни никто на руках не поборол…

Я с улыбкой сел. Не отказываться же от дуэли, когда тебя вызывают. Рука у капитана оказалась действительно очень сильная. Длинный рычаг и крепкие связки. Просто так прижать его руку к столу я не смог бы, наверное. Но у меня была сильнее хватка. Я с такой силой сжал его кисть, что он сам уронил собственную руку и разжал пальцы.

–  Вот чем они тут занимаются в такой обстановке… – В каморку дежурного вошел комбат мотострелкового батальона. – Пацанье…

Уснуть мне в эту ночь так и не дали. Приехали менты из городского отдела, долго не допрашивали, а просто расспрашивали о том, что произошло. Потом какой-то ментовский полковник прилетел на вертолете аж из Махачкалы, а вместе с ним старший следователь республиканского следственного комитета, тоже полковник с интересной фамилией Барбосов. Он больше всего и донимал меня расспросами, которые оказались уже форменным допросом с составлением протокола. Причем протокол писал не сам полковник Барбосов, а какой-то мент из местных, плохо владевший русским языком. Писал он медленно, с сокращениями. Я перед тем, как подписать протокол, попытался прочитать его, но не сумел. А раз не сумел, то и подписывать, естественно, отказался. Как ни странно, Барбосов на меня не залаял, сам попытался прочитать – и с таким же, как я, успехом. Хорошо, что запись допроса велась на диктофон. Барбосов распорядился, чтобы мент переписал протокол с использованием диктофона, без сокращений. В ответ мент посмотрел на меня взглядом лютого голодного тигра. Не окажись Барбосова рядом, он наверняка зарычал бы. К утру приехал еще один следователь, уже из военного следственного управления, и все началось сначала. Я не очень понимал, как можно вести параллельно два следствия, но проявлял истинное спецназовское терпение и подробно отвечал на все вопросы, надеясь, что канитель на этом закончится.

Однако под утро стало ясно, что все это только начало. Начало следствия, долгого и нудного, затянувшегося на полгода. Я понял это только тогда, когда зашел мент и доложил старшему следователю по особо важным делам Барбосову, что спецмашина прибыла.

–  Везите, – со вздохом сказал Барбосов, и мент вытащил из-за своей спины наручники.

До этого момента я думал, что останусь со своим взводом и все ограничится частыми допросами. Но не тут-то было…

Вообще-то чувство вины мне свойственно, и вину свою я признавать умею. Но есть в моем характере и иное качество – что, конечно, не слишком хорошо: мне обычно бывает трудно каяться по-настоящему. И вину я обычно признаю лишь в глубине души. Человек я крещеный, и крест нательный ношу всегда, хотя назвать себя воцерковленным не рискну. И при этом знаю, что как христианин я должен уметь каяться. Но это у меня никак не получается. Да, я бываю виноват; да, признаю это. Но прийти к покаянию мне бывает трудно. И бороться с этой чертой характера тоже трудно, если вообще возможно, потому что это врожденная черта характера. Да еще и усиленная службой в спецназе ГРУ, в войсках, постоянно находящихся в экстремальной ситуации. Здесь не до сентиментализма. Здесь служба жесткая, а порой и жестокая. И от бойцов требует жесткости даже в отношении к своим сослуживцам, как к солдатам, так и к офицерам. Я человек жесткий и потому к покаянию не склонный, иначе мне вообще невозможно было бы выжить на такой непростой службе.