Сергей Кутергин - Отсчет пошел

На второй день я наконец решился и позвонил Аленке. Трубку взяла ее мать и, узнав мой голос, твердо попросила меня больше не беспокоить Алену своими звонками. По-видимому, мой отец успел связаться и с ними, так что они решили, что бывший сын Ивана Трофимовича — неподходящее знакомство для их дочери. Не помогли даже мои отчаянные требования позвать к телефону саму Аленку. Матушка была непреклонна.

Бросив трубку, я истратил последнюю мелочь из кармана на то, чтобы добраться до ее дома. Дверь на мой звонок открыла сама Аленка. Ни слова не говоря, я сгреб ее в охапку, выволок за порог и захлопнул дверь. Она отстранилась от меня и прижалась спиной к стене, испуганно глядя на мою физиономию. Надо сказать, что там наверняка было отчего испугаться — сине-зеленая полоса на одной щеке, кровоподтек на другой и вдобавок совершенно безумные глаза. Но я тогда не обращал внимания ни на что и все говорил, говорил, говорил… Пока наконец не поднял глаза, чтобы посмотреть на ее лицо. Я ожидал увидеть все, что угодно — сочувствие, испуг, ужас и даже отвращение, но только не это холодненькое выражение брезгливой скуки, с которым эстет, по ошибке зашедший в провинциальный театр, наблюдает за кривляньями бездарного актера, играющего пошлый водевиль.

— Ну что уставился? — спросила она, когда я наконец замолчал. Никогда еще я не слышал у нее такого голоса и даже не подозревал, что она, моя вечно приветливая Аленка, на него способна. — Выговорился наконец? Тогда отпусти меня и ступай отсюда.

Я понуро отстранился. Алена несколько раз, оглядываясь на меня, подергала захлопнувшуюся дверь.

— Дурак, — сказала она, нажимая на кнопку звонка. — Идеалист чертов… Ты посмотри на себя — кем ты был и кем стал… Ведь ты же теперь никто. Ты понял? Ни-кто!

Щелкнул отпираемый с другой стороны замок. Не имея ни малейшего желания встречаться еще и с ее родителями, я стремглав кинулся вниз по лестничной клетке…

Вот так я остался совсем один, без друзей, денег и документов, да к тому же будучи совершенно неподготовленным к подобному существованию. Разумеется, об учебе не могло быть и речи — у меня не было сомнений, что если Полковник нападет на мой след во второй раз, живым я из этой переделки уже не выйду. Даже само мое дальнейшее пребывание в столице было уже делом чрезвычайно небезопасным. На перекладных электричках я добрался до Ленинграда, где и провел следующие несколько месяцев. Следует сказать, что кочевая жизнь, несомненно, пошла мне на пользу. Впервые я стал самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Кем я только не был тогда — и грузчиком, и переводчиком у подвернувшихся иностранных миссионеров, и даже вышибалой в одном из питерских ночных баров. Оттуда меня, впрочем, быстро выгнали за порчу зеркала в туалете — я его по неосторожности разбил головой местного наркодилера. Лишился я этой работы очень некстати — на дворе была уже поздняя осень, а бар также служил мне местом бесплатной ночевки. Пришлось обосноваться в одной из закрытых на зиму дач в нескольких километрах от Купчино. Хозяевам дачи от этого была только польза — дом я старался содержать в идеальном порядке, вещей и небогатых остатков провизии не трогал — себе дороже: мне довелось вдоволь наслушаться страшных историй о том, что многие хозяева специально для бомжей оставляют в своих дачах на зиму отравленную еду и водку, чтобы переморить их как крыс. Об этом и о многом другом поведал мне старый многоопытный бомж, обосновавшийся в одной из соседних дач. За долгие годы, проведенные без крова, он, вероятно, забыл даже собственное имя. Друзья его называли не иначе как Агдамским, в честь его любимого портвейна. Поговаривали, что в прошлом он был доктором географических наук, со скандалом изгнанным из университета за одну из своих статей про Южные Курилы. Агдамский был мастером на все руки и даже починил за полстопки валявшийся на чердаке моего нового обиталища старенький черно-белый телевизор. Лучше бы он этого не делал…

В начале ноября я сидел возле печки и шил себе рюкзак, готовясь к путешествию вместе с питерскими автостопщиками по маршруту Ленинград — Владивосток. На столе, как обычно, блеял последние новости включенный телевизор. Внезапно на экране возникла картинка, показавшаяся мне подозрительно знакомой. Приглядевшись, я узнал собственный дом. От окна спальни родителей по направлению к земле была нарисована прерывистая белая стрелка, упиравшаяся внизу в сильно прогнувшуюся решетку забора. Спокойный голос диктора равнодушно поведал, что вчера вечером после телефонного звонка от неустановленного абонента один из видных советских чиновников неожиданно покончил с собой, выбросившись из окна.