Юрий Костин - Француз

Ушаков улыбнулся.

— Ну так, государь, совсем другое дело теперь. Недавно снова видел я в деле своих кавалеристов. Дерутся за царя и Отечество, будто львы. Это как раз было в тот день, когда мне передали письмо для Вашего Величества…

— Ну, про письмо потом, — строго произнес царь. — Ты про схватку мне расскажи.

Ротмистр подробно описал все, что произошло в окрестностях деревни, не преминув назвать имена всех героев: и Лаврикова, и Дудки, и остальных.

— И как вы после этого с врагом могли так милосердно поступить, да еще и пили вместе? — с удивлением спросил Александр. — Не отпирайтесь, я знаю все подробности.

— Государь, это очень долгая история. Француз — тоже человек. Мы с ним были знакомы до войны. Это ненависть вспыхивает моментально. А дружба в совместных делах рождается, как дитя на свет приходит. Потому и угасать может долго…

— Мудро, мудро, ротмистр, — в изумлении заметил Александр.

— Ваше Величество, мне есть за что поквитаться с супостатом. Я ведь был в Кремском сражении…

— Да что вы?! — воскликнул царь.

Ушаков поклонился.

— Так точно, Ваше Величество. После Кремской конфузии француз так озлобился, что наших-то пленных в бочках с вином топили. Да я, признаюсь, Ваше Императорское Величество, готов был их зубами грызть после того случая. А как супостат стал из Москвы уходить, что они творили в наших селах, лучше не вспоминать. Такой нечисти русская земля еще не видывала. Поглядев на жен и детей, истерзанных люто, мои гусары в одиночку бросались на эскадроны и видом одним свирепым обращали их в бегство.

Царь от этого рассказа содрогнулся и, вспомнив лицемерное письмо Наполеона, еще больше захотел окончательного и полного его поражения, позора и смерти.

— А помните, что они сделали с графом Тизен-гаузеном при Аустерлице?

При упоминании об Аустерлице царь поморщился. Битва эта, в которой он фактически взял на себя командование армией, была вечным укором его монаршей совести. Иногда, просыпаясь среди ночи, он вспоминал себя, беспомощно рыдающего под деревом после поражения, «соратников», потерявших своего царя, оставивших его практически в одиночестве среди баталии. И раненый в щеку Кутузов, не сумевший убедить Александра уклониться от сражения с французами.

— Государь, — с укором обратился тогда Кутузов к Александру, — извольте сами располагать атакою. А что я не трус, то сами изволите усмотреть. Я буду сражаться как солдат, как генерал — отказываюсь!

Какие чувства в действительности испытывал в тот день фельдмаршал, какие мысли бурлили в его голове, коль знал он наперед, чем окончится сражение? И почему не хватило у Александра прозорливости послушаться Кутузова…

Что ж, видимо, без Аустерлица не было бы сдачи Москвы, меры столь непопулярной, сколь и верной, ведь за ней последовало бегство Бонапарта из города, которое стало началом его конца.

— Так что там с Тизенгаузеном? — рассеянно переспросил Александр.

— Так, Ваше Величество, когда он попал в плен к французам, раненый, обессиленный, они сорвали с него аксельбанты и ордена и забили так, что преставился граф через три дня в великих муках.

— Царствие Небесное герою. А ведь он — зять Михаила Илларионовича. Вот ведь, получается, не щадит война ни старых, ни молодых, ни чинов не знает, ни званий не почитает. Все ей едино.

Ушаков чинно перекрестился на образа. Так посидели молча с минуту.

— Ваше Императорское Величество, — подал голос ротмистр, — могу я задать Вам еще один вопрос? Про большую политику, как говорится.

Император кивнул в ответ.

— Зачем Наполеон пришел к нам? Россия велика. Не по зубам ему — неужто и поначалу было непонятно? И нужна ли России вся эта европейская кутерьма? И еще, государь… Как получается, что властители наших судеб, образованные люди, всесильные, не способны договариваться? А ведь из-за этого столько горя на земле, Ваше Величество!

При иных обстоятельствах, быть может, Алек — сандр бы возмутился столь дерзким выпадом, да еще и до скуки наивным, однако в этот момент слова простого русского дворянина звучали как откровение. Вспоминая донесения о подвигах русских, сложивших головы за Русь под Смоленском, под Москвой, а еще ранее при Аустерлице, под Прейсиш-Эйлау, под Фридляндом, и в нетерпении ожидая позорного бегства Наполеона, царь не мог ответить на вопрос: ради чего? А может, прав был батюшка его император Павел Первый, предлагавший сюзеренам воюющих держав сразиться на дуэли, не подставляя под пули, штыки и ядра своих подданных? Павел окончательно закрепил за собой репутацию шута за столь экстравагантную инициативу, но ведь по сути он был прав. Вот даже этот ротмистр сумел и во время войны сохранить дружбу с французом. Таким образом выходило, что верховная власть скорее мешает людям жить, чем помогает.