Юрий Костин - Француз

Антон кивнул Бритте и даже улыбнулся ей. Но та прошептала что-то по-немецки и кинулась в угол трюма на груду веревок — беззвучно рыдать. За ней последовала Ольга. Она попыталась успокоить Бритту, но та дергала плечами, отбиваясь от заботливых рук попутчицы.

— Да ладно тебе, — прошептала Ольга, — ты молодец. Мощная тетка оказалась, я тебя недооценивала. Ну чего ты отпихиваешься, как кошка? Предлагаю мир. Ну, давай я все время буду ходить одетой, да хоть в пальто! Хочешь, булки начну трескать и стану такой же страшной и толстой, как ты?

— Оля, — заметил из противоположного угла Антон, которому наконец-то пришедший в себя Кен помогал связывать пирата по рукам и ногам, — ты же говоришь по-английски. Смотри, она тебя сейчас тоже огреет…

— Ой, — Ольга посмотрела на Бритту и прикрыла рот рукой.

Девушка поняла, что попытка установления человеческого контакта не удалась. Более того, она, скорее всего, привела к полному и бесповоротному разрыву дипломатических отношений.

На палубе никого не оказалось. Роджер принял управление лодкой, Ральф неловко, как мог, отдавал концы. Судно руками и оказавшимся тут как нельзя кстати багром оттолкнули от пирса, да так и потащили его вдоль марины, почти до выхода, цепляясь за леера, якорные цепи, швартовые веревки, подтягивая, отталкиваясь.

Все с невероятным напряжением прислушивались к каждому звуку. Кен нервно оглядывался. Сидел на палубе, сжавшись в комок, молча, никому не помогал. На выходе капитан включил двигатели. Всем показалось, что дизели взревели так громко, что вот-вот проснется весь берег и погони не миновать.

Когда вышли в открытое море, капитан усмехнулся.

— Ребята, посмотрите на прибор, — прокричал он, — точно восемнадцать узлов, ни узлом больше.

Антон взглянул на Ольгу. Ее волосы развевались на ветру, глаза — огромные, почти безумные в лунном свете — счастливо блестели. Антон почувствовал, как в сердце что-то кольнуло, больно и приятно одновременно.

Его взгляд не остался без внимания Кена, который, перехватив его, тут же отвернулся.

Выслушав князя Волконского, посланного Кутузовым с донесением, император Александр впал в расстройство, которое даже и не пытался скрыть от присутствовавших в тот момент в Зимнем дворце.

— И без его советов могу я решать, как должно действовать в такой ситуации, — досадуя на фельдмаршала, царь мерил шагами необъятную залу. — Не положу сил и самой жизни, буду вести кампанию до того дня, когда ни одного вражеского солдата не останется в моем царстве! И если решу, погонит Кутузов француза до самой Ла-Рошели. Так и передайте ему, князь: пусть исполняет свой долг и мои приказы.

Царь вспомнил, как принимал в начале сентября полковника Мишо — посланника Кутузова, что привез подтверждение и объяснение причин оставления Москвы. Полковник, между прочим, сообщил, что в армии менее всего желают уступок Наполеону, переговоров или, не дай бог, мира. Расчувствовавшись, император бросил тому: «Если судьбой и Промыслом Божьим предначертано роду моему не царствовать более на Престоле, то, истощив все усилия, я отращу себе бороду и лучше соглашусь питаться хлебом в недрах Сибири, нежели подписать стыд Моего Отечества».

Да, в те дни он, даже не обращаясь за советами к своим генералам, действительно принял для себя решение не вступать с Наполеоном в переговоры. Но как было тогда непросто сохранять твердость, коль скоро супостат сидел в Кремле, а действия Кутузова были для Александра не до конца объяснимы! Теперь же он понимал, насколько точно угадал тогда настроения в войсках, да и во всем русском народе, готовом терпеть любые лишения и беды, лишь бы изгнать врага из пределов России.

Оставление Москвы внесло расстройство в умы и не добавило решимости, но царская воля передалась подданным и переломила ход кампании.

Пройдясь немного по зале, Александр вернулся к Волконскому несколько смягченным.

— Просто дайте ему понять, князь, что мне, как государю, более известно, нежели ему. Он дело свое военное исправно знает, а политическими вопросами пущай не утруждает себя. Да и гордиться ему пока нечем. Что намерен он делать, окопавшись в Тарутино?

— Государь, Тарутинский маневр Кутузова ваши генералы считают верным. Французская армия, уйдя из Москвы, безуспешно пытается вынудить нас дать еще одно генеральное сражение, но мы…

— Но мы, то есть я, — вновь раздраженно заметил Александр, — избегаем его. Выходит, что прячемся, боимся Наполеона?