Александр Бушков - Пиранья. Книги 1-23

…Ничего не было, кроме громадной, сосущей тоски. Полный стакан алкоголя, получившийся из спирта, помог, но не особенно. Он стоял у перил и пустыми глазами смотрел, как на горизонте буйствуют дикой прелестью краски заката. Подсвеченные последними лучами облака сияли розовым, золотым, багряным, золотая рябь подрагивала на морской глади, по зеленоватому небу протянулись яркие сполохи, но от этого на душе стало еще безнадежнее. На фоне этой безумной, многоцветной красы смерть друга смотрелась особенно жутко, и в голове назойливо звучала старая, еще камраньских времен, сочиненная до них песенка:

А получилось совсем не так. Для Волчонка по крайней мере. Не было там Фортуны, а если и попалась, то не для него…

– Сирил, почему вы такой грустный? Такая красота…

Он обернулся, непонимающе уставился на Мадлен – она стояла под ручку с покоренным, нет сомнений, лейтенантом Ожье. Без малейшего смущения пояснила:

– Мы с лейтенантом только что сошлись во мнении, что оба считаем закат самым прекрасным зрелищем на Земле…

Мазуру пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить: для всего окружающего мира ровным счетом ничего не произошло. Наверху все пристойно, благополучно, мирно и тихо. Трупы в потаенном холодильнике… строго говоря, их как бы и нет.

– Извините, – сказал он, неуклюже отходя. – Вымотался я что-то, в собеседники не гожусь…

«Зубами грызть буду, – подумал он, нетвердыми шагами направляясь в каюту – алкоголь все-таки подействовал. – Руками глотки порву, если что…»

Правду все же говорят, что утро вечера мудренее. Утреннее настроение Мазура никак нельзя было назвать не то что веселым, но даже безоблачным, однако кое-что серьезное с ним произошло. Тоска и боль хотя и остались, превратились в часть души, в кусочек сознания. Вчера они переполняли душу так, что ни для чего другого не оставалось места, а сегодня тоскливая боль, вот странно, вот чудно, стала привычной. С ней можно было жить дальше – и даже отвлекаться на окружающее и окружающих, не испытывая при этом стыда. Наверное, так чувствуют себя люди, потерявшие руку или ногу, когда рана окончательно заживет. Нет больше руки, но жизнь не кончается…

Вяло позавтракав в столовой, поскольку устав требовал от всех регулярного приема пищи, без коего солдат не солдат, Мазур пошел на палубу проветриться. С похмелья он не маялся нисколечко, он вообще особо этим не страдал.

Обретавшийся у борта полицейский, тот, что помоложе, сразу вызвал в офицерской душе Мазура жгучее желание часок погонять разгильдяя на строевых занятиях и отжиманиях. Обормот прислонил свою английскую автоматическую винтовку к перилам так, что она запросто могла вывалиться за борт при самой легонькой качке. Мазур сдержался, конечно, – в его задачу не входило воспитывать местных раздолбаев, к тому же даже и не солдат…

Он заинтересовался другим – загадочными манипуляциями парня в синем мундире с широкими красными погонами. Всецело поглощенный своим непонятным занятием, полисмен не видел вокруг никого и ничего. Слегка перегнувшись за перила, он доставал щепоткой из нагрудного кармана нечто напоминавшее короткие и кривые сушеные корешки, посыпал их коричневым порошком из обычного аптечного пузырька темного стекла, потом, покачав образовавшуюся смесь в горсти, развеивал ее за бортом, что-то старательно шепча. Закончив процедуру, повторял все снова и снова.

Мазур подошел, громко ступая, встал рядом и хмуро сказал:

– У вас, того и гляди, винтовка за борт булькнет.

– Да что вы, сэр, волнения никакого, корабль не качает… – мельком глянув на него, отозвался полисмен.

И преспокойно, без малейшего смущения или неловкости, развеял в воздухе очередную порцию загадочной смеси. Старательно шевеля губами, проводил взглядом достигшие воды корешочки, не спеша полез тремя пальцами в карман.