Александр Бушков - Пиранья. Книги 1-23

Несколько секунд он колебался — как поступил бы на его месте заправский бродяга родом из Австралии? — и, сделав выбор, направился в сторону коротко стриженых парней. Всякий, кто не местный — непременно гринго, а гринго обязаны держаться вместе…

— Эй, найдется тут местечко для белого человека? — спросил он сидевшего ближе всех к нему солдатика.

Тот покосился без особого интереса:

— Для белого найдется, а местной макаке — сразу в рожу…

Подобающе осклабившись, Мазур бросил, опуская на стол тарелку и бутылки:

— Эй, ты не путай натурального австралийского парня со здешними макаками… Американец?

— Ага, — сказал тот малость полюбезнее.

Остальные трое таращились на Мазура без враждебности, скорее как на случайное развлечение.

— Студенты? — спросил Мазур общительно. — Хичхайкеры?[5]

Собеседник фыркнул:

— Пальцем в небо, кенгуру, — и провел двумя пальцами по груди, там, где у янкесов на военной форме обычно красуется табличка с фамилией. — Имущество дяди Сэма, армия США…

— А, понятно, — сказал Мазур. — Знакомая картина. Я сам служил в армии, у нас в Австралии, в парашютистах. Штаб-сержант, между прочим, это вам не хрен собачий. По-вашему… да черт его знает, как там по-вашему, но сержант — всегда сержант…

— Уж это точно, — вклинился второй. — Сержант — всегда сержант. Глотка иерихонская и полторы извилины…

— Что делать, служба… — сказал Мазур с видом крайнего простодушия. — Выйдешь в сержанты — сам орать будешь, как нанятый…

На него смотрели уже гораздо дружелюбнее. Наладился некоторый контакт.

— Выйдешь тут… — проворчал первый. — В ящик тут выйдешь… Это у вас в Австралии, надо думать, тишь-гладь да божья благодать, а тут, того и гляди, в ящик сыграешь…

— Да ну, — сказал Мазур. — Места вроде тихие…

Его собеседники так и заржали. И наперебой принялись рассказывать, как позапрошлой ночью на базу, мать ее гребаную, налетели макаки-партизаны, мать их гребаную — и подпалили, гады, с полдюжины самолетов, мать их гребаную, а также взорвали неимоверное количество горючки, мать ее гребаную. Причем, что характерно, каждый из новых знакомых Мазура не ударил в грязь лицом — и подстрелил, браво, парочку нападавших, уж парочку-то, это точно.

— Туда им и дорога, мать их гребаную, — глазом не моргнув, сказал Мазур. — Чего им не сидится?

— Коммунисты, — веско пояснил собеседник.

— А, ну да… — понятливо кивнул Мазур. — Мать их гребаную…

— Везет вам, в Австралии. У вас, говорят, коммунистов нету…

— Это точно, — сказал Мазур. — Кенгуру до черта, а вот коммунистов что-то не водится…

Завязался обычный треп. Видно было, что Мазур не вызывает ни малейших подозрений. Вскоре он преподнес свою легенду в сжатом изложении, рассказал, как накололи его с кладом местные макаки — и сошлись на том, что доверять местным не стоит ни при какой погоде, мать их гребаную…

Простые были ребятки, как сибирский валенок, поначалу Мазур чувствовал себя, как рыба в воде, но потом у него возникло некое внутреннее неудобство. Это был тот самый «потенциальный противник», с которым судьба его сводила под разными широтами, и Мазур в своей бурной жизни отправил к праотцам не одного их земляка — а сограждане этих вот парнишек ухайдакали кое-кого из его добрых друзей и сослуживцев. Впервые он так мирно и безмятежно дул за одним столом пиво с типичными представителями «потенциального противника» — и поневоле приходило на ум, что позавчера они прикончили в точности такого вот паренька, которому выпала несчастливая судьба стоять на карауле возле «Джи-эр-двенадцатого»: ничего личного, просто-напросто им нужно было попасть в самолет, убирая любые препятствия, кто ж виноват, что так сложилось…

Разумеется, он не ощущал ничего, хотя бы отдаленно напоминавшее угрызения совести — с чего бы вдруг? Правила игры придуманы не нами, такова жестокая се ля ви. Просто… Просто он никогда раньше не сталкивался с противником таким вот образом — когда тот словно бы и не противник вовсе, а обыкновенный стриженый пацан, только американский, дует пиво, немудряще хохмит и вполне дружелюбно расспрашивает тебя о родной Австралии. Поневоле возникает некоторое душевное неудобство, вот и все…

Через плечо одного из новых знакомых он глянул на старинный двухэтажный домик с лавчонкой на первом этаже.

И напрягся весь внутренне. Где-то рядом явственно послышался звон туго натянутой струны, перешедший в тревожный набат колоколов громкого боя…