Владимир Колычев - Тюрьма, зачем сгубила ты меня?

– Ша! Вензель! – осадил его Ревун. – Пусть эта гнида скажет нам, зачем он это сделал…

– Я не насиловал… Она… Она проститутка…

– Кто проститутка?! – взвился Вензель. – Моя сестра?! Да я тебя щас на флаги, морда!

И снова смотрящему пришлось вмешаться, чтобы угомонить его.

– Обоснуй свои слова, – обращаясь к Вадиму, потребовал он.

– Я друга похоронил… Домой ехал. На такси. Поздно было. Таксист спрашивает, девочку хочешь? Девятнадцать лет ей, говорит, а выглядит на четырнадцать… В общем, повелся… Подставили меня…

– Деньги требуют? – спросил Ревун.

– Пока нет, – честно признался Вадим.

– Значит, не было никакой подставы!

Вензель своим возгласом резанул слух и скребнул по нервам. Вадим испуганно вжал голову в плечи.

– И Танька моя – не проститутка!

Только сейчас до Коваля дошло, что Вензель называет потерпевшую Танькой. Он мог бы осознать это и раньше, если бы не связывал злой рок с именем, принадлежавшим давно погибшей девушке.

– И за проститутку ты ответишь, мразь! – продолжал бушевать Вензель. – И за то, что сейф Таньке взломал!

– Ответит, – кивнул смотрящий. – Своим сейфом и ответит.

В этих словах звучал приговор. У Вадима онемели голосовые связки, когда увидел, как поднимаются из-за стола его палачи.

– А-а, ы-ы, – промычал он, отступая к двери.

Но кто-то толкнул его в спину, кто-то другой сильно ударил по ногам, лишая равновесия. Коваль упал бы на пол, если бы чьи-то руки не подхватили его на лету, не зашвырнули ни шконку.

Голову накрыли подушкой, руки заломали за спину, кто-то стянул с него штаны.

Он сопротивлялся, но смог только вытащить голову из-под подушки. И речь к нему вдруг вернулась.

– Сонька! Сонька ее звали! – заорал он.

– Ша!

Смотрящий остановил экзекуцию. Вадима отпустили, велели натянуть штаны и снова предстать перед воровским судом.

– Сонька, говоришь, ее звали? – спросил Ревун.

– Сонька, – кивнул Коваль.

Не верил он, что на этом все и закончится. Страх сотрясал его изнутри, снаружи – жгла неприязнь сокамерников.

– Что ж ты, Вензель, арапа заправляешь? – Смотрящий укоризненно глянул на своего сотоварища.

– А сеструху мою Танькой зовут, – оскалился тот. – Ей тоже четырнадцать… Эта ж падла могла ее того!..

– Погоди, брат, не гони коней! – подал голос уголовник, сидевший по правую руку от смотрящего.

Его можно было сравнить с кузовом автомобиля – такой же покатый и обтекаемый. Полукруглые, сильно выступающие надбровья напоминали колесные ниши, а глаза – крутящиеся диски: блестящие, беспокойные. Неопределенного возраста, одет в щегольский спортивный костюм.

– Разобраться надо. Сейчас и в четырнадцать лет путанят…

– Фильтруй базар, Мотыль. Моя Танька не путанит.

– Да, но не о ней же говорим. Про Соньку разговор… – пристально глядя на Вадима, сказал уголовник. – Значит, Сонька?

– Сонька, – подтвердил Коваль.

– Четырнадцать лет?

– Ну да.

– Живет на Тургенева?

– Да! – в экстазе спасенного висельника возопил Вадим.

– Худенькая такая, волосы темные, с рыжей краснотой?

– Да!!

– На ангелочка похожа?

– Да!!!

– А чему ты радуешься? – отрезвил его Мотыль. – Не знаю я такой!

– Гы-гы! – осклабился Вензель.

Вадим решил, что его жестоко разыграли. Но Мотыль неожиданно смилостивился.

– Да знаю, знаю, – ощерился он. – Сонька – золотые губки… Знаю такую. Четырнадцать лет девке, а в постели на все тридцать работает… И кинуть она тебя, мужик, могла…

– Точно, знаешь такую? – строго глянул на него Ревун.

– Век воли не видать.

– Ну что ж, повезло тебе, мужик, – обращаясь к Вадиму, сказал подобревший смотрящий. – Братва зря говорить не будет. Так что живи…

– Магарыч с тебя, мужик, – подмигнул ему Мотыль.

– Да я! Да у меня!.. Все, что надо…

– О том, что надо, завтра потолкуем, – сказал Ревун. – А сейчас на массу дави, поздно уже…

Вадим вернулся на свою шконку в статусе прощенного, но еще не полноправного арестанта. А ведь блатные могли бы опустить его до птичьих прав…

Андрей знал, что такое зубная боль, намаялся в свое время после неудачного лечения. Точно в такую же ситуацию попала сейчас и Олеся. Два дня назад у нее разболелся зуб, позавчера сходила в стоматологию, вчера места себе не находила от ноющей боли. К дантисту идти было бесполезно, потому как он заранее предупредил, что какое-то время ее будет мучить остаточная боль.

«Я никогда тебя ни о чем особо не просила, – сквозь слезы сказала она. – А сегодня прошу, останься со мной, не ходи на службу…»