Б. Седов - Без Любви

- И что за рыбу ты на самом деле ловишь в этой истории - никому не известно. Я даже не спрашиваю тебя об этом, потому что вижу, что ты не все рассказал. И не рассказывай, не нужно. Все равно соврешь.

Ах, думаю, собака проницательная! Да, хороший пахан, крепкий. Такого пустыми да складными байками не проведешь. Ай да пахан! Что же сейчас будет?

А он нагнетает:

- И за кого ты нас держишь, не понимаю. И на чем ты меня развести хочешь - тоже не понимаю. Да только мне это понимать и ни к чему. Зачем я буду осложнять жизнь себе и другим братанам? А? Скажи мне, Знахарь! Ты ведь Знахарь, а значит - должен все знать. Так? Ну так что, Знахарь, знаешь, что с тобой сейчас будет?

Все. Это - труба.

А хитрый Железный на спинку стула откинулся, и теперь мне его не достать.

Огляделся я и вижу, что ходу мне нет никуда.

Вся братва на ногах, четыре ножа сверкают, и пистолет черный мне в брюхо направлен. А я сижу в глубоком и тесном проваленном кресле, из которого просто так хрен выскочишь. Пока я буду жопу из него выдергивать, на мне успеют ножичком неприличное слово вырезать. Ну, попал, ну, бля, попал!

Да, похоже, закончились мои приключения.

И те паскуды, которые поломали мне жизнь и из-за которых я носился по зонам да по дорогам, из-за которых людей убивал и меня убивали, будут жить и творить свое паскудство дальше? А я буду гнить в известковой яме? Те, для кого моя жизнь - фишка, будут продолжать играть? Это что, значит, они правильные, а я - чмо несознательное, с которым можно обходиться как хочешь? А Арцыбашев поймает в смертельный капкан другого лоха, подложив под него тварь поганую Наталью? А братва так и будет думать, что я сознательно общак двинул, и вспоминать меня, как распоследнего пидора?

Что же это делается на белом свете?

И куда только Боженька смотрит? А может быть, он как раз все видит и думает - так вам и надо, тварям позорным. Дал я вам заповеди, и как вы их исполняете? Вот и жрите друг дружку, пока не пожрете свою гнилую породу до последнего! Ошибся я, что поделаешь, создал вас не на радость себе, а на горе…

Думаю я это все, а про братков-то и забыл уже.

Меня уже здесь нет. Все кончилось.

Все.

- Эй, Знахарь, очнись, что у тебя с лицом?

Посмотрел я кругом и вижу - стою уже, а не сижу.

А братки, которые вроде уже меня чикать приготовились, как стояли, так и стоят. Только ножи куда-то делись, да и пистолета не видно.

Железный на стуле своем сидит, голову рукой подпер, а глаза с прищуром в меня воткнул и вроде улыбается. А вроде и нет.

- Слышь, Знахарь, - говорит пистолетчик, - посмотри на свое табло!

И зеркальце мне протягивает.

Я как глянул - боже мой!

Ну и рыло!

Не знаю уж, что там у меня с кровеносной системой случилось или еще с чем, только все швы и тайные подтяжки, которые на моей морде были после пластической операции, вылезли, как у того монстра, которого доктор Франкенштейн забацал. Ночью увидишь - в штаны наложишь. Видать, сильный у меня стресс случился. Не помню, как и встал.

Вернул я пистолетчику зеркальце и говорю Железному:

- Слушай, Железный, ты мне жилы не тяни! Говори, что решил, я тебе не фраер, чтобы нервы мне мотать. Решил кончать меня, так давай, делай! А нервы не порти.

- Не горячись, Знахарь, - ответил мне Железный, и в его голосе мне послышались примирительные нотки, - надо же было тебя пробить, сам понимаешь.

- Ну и как, пробил? - зло спросил я.

- Пробил, пробил, успокойся. В общем, так я решил - посидишь тут на стройке в подвальчике секретном одном, а мы пока с малявами разберемся. А там - не обессудь. Либо - жизнь, либо - сам понимаешь…

И вот сижу я в какой-то подземной насосной, "ЗУМПФ" называется, уже третий день. А Санек, стало быть, в лесу кантуется один. Ему-то хорошо - свежий воздух, все такое.

А тут - сырость, темнота, что-то где-то булькает, да еще и цепь запястье натерла. Приковали меня братаны цепочкой, как собаченцию. Извинялись, правда, но приковали. Только и хватает мне цепочки этой от шконки до параши. Хорошо еще, что соорудили они мне и шконочку какую-никакую, и ведро в угол поставили. Приходят, то хавку подгонят, то просто заглянут покалякать на пять минут. В общем, не забывают. А я уже нервничать начинаю. Третьи сутки на исходе, а ответа все нет.

На четвертый день, когда я уже начал доклад о жизни своей непутевой для Господа Бога готовить, поднялась ляда, которая карцер мой накрывала, и пробился ко мне с улицы лучик света.

Спускается в насосную эту сраную Таксист, то есть - пистолетчик тот самый, который шрам на моем брюхе исследовал, да и говорит: