Б. Седов - Фарт

Рита фыркнула и запахнулась.

– Маньяк! Только об одном и думаешь.

– Не только. Еще я думаю о пиве, причем гораздо чаще, чем о том, что имела в виду ты. Кроме того, – о машинах, деньгах, сокровищах, инопланетянах, о смерти, о новых ботинках, о крабах, леопардах и слонах, о…

– Хватит! – взмолилась Рита, заткнув уши, – не желаю больше слушать эту чушь.

– А еще – об устрицах и балете, а также о королях и капусте, – закончил все-таки я.

Рита осторожно отняла руки от ушей и, убедившись, что я умолк, облегченно вздохнула.

– Вот уж не думала, что ты способен так долго перечислять всякую ерунду.

– Ну, – я поднял брови, – я много чего способен делать долго.

И тут же торопливо добавил:

– Но не то, что ты думаешь.

– Вот именно, – мстительно сказала Рита, – во всяком случае не так долго, как хотелось бы мне.

Я понял, что ляпнул что-то не то, но разбираться не хотелось, поэтому я ловко перевел разговор на другую тему.

– Так что ты там готовишь? – с преувеличенной заинтересованностью спросил я.

– Не твое дело, – отрезала Рита.

– Как это не мое, – возмутился я, – ты собираешься скормить мне какую-то таинственную стряпню и держишь это в тайне. А вдруг тебе не дают покоя лавры великих отравителей, чьи имена вписаны в историю кровавым поносом невинных жертв?

– Не морочь мне голову. Попробуешь и узнаешь. Ты скажи мне лучше – заметил ли ты сам, что к тебе привязалась любимая поговорка полковника Манджурова?

– Это еще какая такая поговорка? И кто такой Манджуров?

– Ну, он все время говорит «видите ли».

– А, помню, помню… А что, действительно привязалась?

– Ага.

Я пожал плечами.

– Видишь ли, Рита…

Она взвизгнула и сползла с дивана на пол.

Сначала я не понял, в чем дело, а когда сообразил, что только что опять произнес эту несчастную поговорку, то возмутился и преувеличенно твердо повторил:

– Видишь ли, Рита! Это выражение вполне литературно и во многих случаях уместно. Всяко лучше, чем через слово говорить «как бы» и «на самом деле». А также «чисто по жизни», «конкретно» и прочую подобную херню.

– Уместно, уместно, – Рита замахала на меня рукой и с трудом залезла обратно на диван.

Но я уже завелся и погнал телегу по ухабистой лингвистической дороге.

– А еще, – обличающе загремел я, – постоянно слышу по телевизору, как недоумки, у которых в голове нет ничего, кроме прокладок и сникерсов, глубокомысленно произносят «продвинутый», «знаковый» и «элитный». Элитная туалетная бумага. Знаковый презерватив. Продвинутый карманник. Бля.

Но настроение вдруг пропало, и я умолк.

Достав очередную пару пива, я разлил его по стаканам и снова развалился в кресле. Рита распласталась на подушках дивана, и вместе мы представляли из себя идиллическую картину на тему «двое продвинутых молодых людей пьют знаковое пиво в элитной халупе на берегу океана».

Мы лежали и молчали.

За дымчатым окном солнце склонялось к океану, уже положив на синюю воду свою длинную, переливающуюся золотом тень, и в этом была долгожданная умиротворенность, которая, как я подозревал, была лишь тенью, призраком, пугливым видением, готовым унестись при первой же возможности, а уж такую возможность жизнь предоставить не замедлит. Но пока все было хорошо, и, наверное, это было то редкое мгновение, про которое можно было бы сказать, остановись, мгновенье, ты почти прекрасно, но только не останавливайся навсегда, пусть придут другие мгновения, и пусть они будут хороши по-своему.

Взяв со столика пульт, я нажал на первую попавшуюся кнопку, и на экране появился полицейский, который как раз заканчивал фразу:

– … от комментариев воздерживается.

После этого камера повернулась, и я увидел какие-то трущобы, толпу латиносов или мексов, черт их разберет, все это было пересечено болтающимися на ветру желтыми полицейскими лентами ограждения, повсюду шастали копы, потом показались двое медиков, которые катили носилки с чьим-то телом.

– Вот тебе Америка, – злорадно сказал я Рите, – не успел включить телек, а там уже кого-то замочили. Что поделаешь – неблагополучные кварталы, пуэрториканцы…

Камера запрыгала, подбираясь поближе, и заглянула в лицо лежащему на носилках человеку. Когда я увидел, кто это был, то понял, что счастливое мгновение кончилось. На носилках с залитым кровью лицом и страшным провалом на месте правой скулы лежал Костя. Его глаза были закрыты, а губы при каждом вдохе и выдохе то всасывались в приоткрытый рот, то обиженно надувались, выдавливая наружу окрашенный кровью пузырь воздуха. Ворот рубашки был разорван, и сломанная правая ключица, прорвав кожу, торчала наружу.