Александр Ольбик - Дикие пчелы на солнечном берегу

Зорок глаз у Волчонка — засек он в руке городского какую-то рубчатую, похожую на семенной огурец штуковину. С небольшим на «рыльце» колечком.

Вадим тоже не промах: заметив Ромку, он как ни в чем не бывало поднялся, руку со штуковиной засунул в карман штанов и, насвистывая, отошел от пуньки. Но Вадим был бы не Вадим, если бы не воздал Ромке за его излишнее любопытство.

— Чего табакерку открыл? — прикрикнул он на него, да еще и замахнулся. Обидно.

Волчонок юркнул в сени и спрятался за бочками. Посидел там, пообдумывал, как разгадать тайну и, убедившись, что Вадима поблизости нет, побежал к пуне. Высмотрел под балкой еле заметное отверстие, просунул в него руку и стал там елозить всей пятерней. Ничего — одна сенная труха. А в ней небольшое углубление, точно жаворонковое гнездо. Экая жалость, не получилась у него разгадка…

Рано утром Ромка с Кардановым и быком Адольфом спустились по дорожке на большак и отправились в путь. Мама Оля смотрела с завора им вслед и негромко хныкала — без слез, как будто исполняла необходимый ритуал.

Ночью прошел сильный дождь, и копыта Адольфа скользили по раскисшей глине, оставляя в ней незатягивающиеся каверны. В связи с холодной погодой Александр Федорович Ольге попенял: «Куды ты отпустила свово карандыша? В такую погоду и борона домой просится…» Ольге возражать не хотелось, и она в утешение своей совести перекрестилась: «Даст бог, все обойдется…»

У Лосиной канавы они свернули на еле заметную тропку — однако убойную, петляющую среди разнотравья.

Вскоре у Ромки замерзли ноги, и он уже дважды отогревал их в парных лепешках, оброненных Адольфом.

На Волчонке был суконный Гришкин пиджак, подпоясанный бечевкой, а на голове вылинявшая солдатская пилотка, неизвестно откуда и как появившаяся на хуторе. Самому Ромке было тепло, вот только ноги зябли…

Вначале он вприпрыжку бежал впереди Карданова, на вскоре, видимо, притомился и все чаще стал плестись в хвосте у Адольфа.

Они шли в деревню Верено, что лежала почти на самой границе враждующих зон.

Не прошло и пару часов, как впереди показались серые избы с соломенными крышами. Их встретила набухшая влагой широкая деревенская улица, а вдоль нее — понурые, словно изготовившиеся к худшим непогодам тополя.

Карданов шел вдоль буйно разросшихся палисадников, в которых больше было чертополоха да лопухов, нежели цветов, и на чем свет ругал Штака.

В четвертой или пятой избе скрипнула дверь и на мокром, накренившемся на один бок крыльце появился человек. Он был на костылях, в старой телогрейке, надетой на голое тело. Мужчина без видимого интереса разглядывал приближающихся гостей. Остановился и Карданов, подыскивая подходящую зацепку для разговора. Однако повода не понадобилось — его самого окликнули:

— Эй, человече, что слышно на белом свете? — Голос был твердый, с металлическими отголосками.

— Какие же у нас могут быть новости? — ответил Карданов, — весь наш свет начинается и кончается в Горюшине. Мы сами с Ромашкой, — кивок в сторону Волчонка, — надеемся тут чем-нибудь поживиться… в смысле, конечно, новостей…

Карданов подошел с быком к оградке и уже мог хорошенько рассмотреть хозяина избы. Узкий лысый череп, клыкастый беззубый рот, зеленоватые, смотрящие в упор глаза. Не мигающие. На правой руке, что уперлась в перекладину костыля, не хватает двух пальцев — указательного и мизинца. Особенно поразила Карданова огромная босая нога — запущенная, с пальцами без ногтей…

— Скажи, человече, — одноногий глянул Карданову в глаза, — кто сейчас в Горюшине за хозяина? Все тот же Ермолай?

— Никакого Ермолая там нет… Петухов Александр Федорович… — Карданов понял, что ему не доверяют. — Вот этот паренек его внук…

— Так… Все так… Значит, жив старый Керен. Вот же кремень, ни революции, ни колхозы его не берут. Искры в разные стороны летят, а ему хоть бы что… Да-а-а… А я вот моложе Керена, а уже обрубок… Не жилец…

Карданов перебил:

— Хоть одна коровенка в деревне найдется? Нельзя такому молодцу, — это он про Адольфа, — возвращаться без любви.

— Трудненько вам будет с бугаем — опустела деревня… Зайдите с мальцем в хату, обсохните маленько…

Карданов привязал Адольфа к оградке.

В темных сенях пахло мышами и заброшенностью. Из комнаты, куда они с Ромкой входили вслед за хозяином, пахнуло непроветренным, спертым воздухом.

Когда Ромка преодолел высокий порог, то первым делом увидел застывшие на краю русской печи три ребячьи головки. Как будто три луны взошли — так одутловаты и бескровны были мордашки обитателей печки. Волчонок съежился и отвернулся от них. Неизвестного происхождения страх исходил от этих неподвижных человеческих голов.