Михаил Нестеров - Скалолаз

Он походил на киношный образ младшего члена мафиозной семьи. Белая майка под расстегнутой рубашкой навыпуск. Ленца во взгляде, а сейчас еще и капелька озабоченности нестандартным поведением немца. Оттого разговор вылился в другое русло, незнакомое Сарацину, и он сразу не смог вернуть его к началу. Однако только это и побеспокоило его. У него не возникло сомнений в том, в чью пользу завершится это противостояние.

– Кто-то из нас чего-то не понимает, – сказал он. – У тебя есть предложения? Может, ты хочешь разделить бизнес…

Ларс громко цокнул языком.

– Обойдемся без имен и дележа. В стране, где я родился, люди не продаются.

– Я узнавал – в «Душанбинке» зарегистрированы три человека: – Сарацин остановил свой проницательный взгляд на каждом немце: – И вас трое. Все верно. Или я чего-то не знаю. Мне этот разговор не по душе.

Шеель и Сарацин смотрели друг другу в глаза. В этом плане командиру «Красного спасения» было намного легче, чем его подчиненным. Кепке и Вестервалле приходилось разбрасываться на десяток боевиков, вооруженных «калашниковыми». Однако глаза их не бегали. Кепке вообще быстро нашел выход, отыскав одну пару глаз и сосредоточив на них внимание. Он уже точно знал, что положит этого здоровенного парня первым. Может быть, он стрелял хорошо, но Кепке стрелял просто здорово. Если бы ему, словами голливудских боевиков, платили по доллару за каждую пару глаз, в которые он смотрел безбоязненно, он был бы миллионером.

Кепке слушал своего командира уже вполуха («Я дам вам возможность уйти на сто метров, не ближе. Иначе достану вот этой штукой»), но различит в его голосе интонации, которые и станут сигналом к началу. Началу чего? Началу всего. Высвободившихся взвизгнувшей тетивой нервов, треска автомата, гортанного выкрика. Началу конца. Об этом знали четверо немцев, но нимало не догадывались таджики.

…Кепке стрелял здорово. У него будет несколько мгновений форы. Пожалуй, он пожертвует частью этого ничтожного отрезка, который, однако, даст ему возможность насладиться своим преимуществом, и уже потом нажмет на спусковой крючок.

Командиру надоел этот беспредметный разговор. Он был человеком действия, а беседу затягивал для того, чтобы создать Дитеру Крамеру комфортные условия. У подрывника могла случиться заминка, и на исправление уйдет время. Но вот оно в понятии Шееля вышло, и он, глядя в глаза Сарацину, сказал ключевую фразу – сигнал к активным действиям:

– Напомни, как тебя там?..

Таджики вздрогнули и разом, как будто сто раз репетировали, пригнулись, затем обернулись на звук взрыва. Немцы же не шелохнулись, словно были глухонемыми или роботами. Шеель даже не моргнул. Но заморгал часто-часто, в такт застучавшему затвору «хеклера», когда придавил спусковой крючок.

А Хорст Кепке сдержал обещание, данное самому себе, и наслаждался моментом. Его визави, стоя одной ногой в могиле, руками заслонялся от автомата, смотревшего ему точно в грудь. Он забыл про свое оружие, как только позади него грохнул тротил, и смотрел на оружие противника.

Кепке перенял у командира странноватую манеру. Если ему приходилось добивать «подранка», он обязательно говорил: «Ты ранен? Как же так… Надо было пригнуться». И нажимал на спуск.

Кепке, выбрав форсированный режим ведения огня, дважды нажал на спусковой крючок, и шесть пуль нашли свою цель. Дальше он повел стволом пистолет-пулемета, доставая очередного противника. Тот быстро выходил из ступора и был готов ответить огнем. Но ему снова помешал Дитер Крамер. Не слезая со стропил, он опять привел в действие подрывную машинку, и ток бойко побежал по проводам. Взрыв. Очередная очередь из «хеклеров».

И только сейчас, когда третий взрыв стал «третьим лишним», когда на место встал запасной магазин, Шеель начал смещаться в сторону. Он уходил с линии огня и поводил стволом в обратном направлении. И не отпускал пальца со спускового крючка. Он прекратил огонь, когда в магазине осталось не больше пяти патронов. Вдыхая пропитанный пороховым дымом воздух, командир перевел флажок на одиночный и, прицелившись в Сарацина, сделал к нему один шаг, другой.

Сарацин стоял на коленях, опершись о землю одной рукой. Вторая, простреленная в плече, висела окровавленной плетью. Но он не походил на жертву, а скорее, наоборот, виделся палачом, который только что вынул руку из груди жертвы, выдирая сердце. И не справился с эмоциями, рухнул на колени, был готов в любой момент хватануть широко раскрытым ртом воздух, а затем вытолкнуть его в экстазе, получив полное удовлетворение.