Андрей Дышев - Морской узел

Бесконечная ночь! Время для меня остановилось. Может быть, где-то уже давно рассвело? И на тихом пляже, залитом солнцем, делают зарядку круглые, как колобки, женщины, старательно приседают, вытянув руки вперед, машут ногами и время от времени поглаживают себя по животу: насколько уменьшился глобус? А его большая копия – море – такое же гладкое и розовое, и на нем, словно соринки на стекле, рассыпаны лодочки, и чайки порхают над самой водой, любуясь на лету своим отражением, и всюду такой покой, такая нежность, что боязно ходить – а вдруг ненароком смажешь всю эту красоту? А потому лучше тихо-тихо сидеть на еще прохладном песочке у самой воды, щурясь смотреть на блики, на осмелевших крабов и на прозрачно-невесомые, как фата, вздохи моря…

В пятом часу меня стало неудержимо клонить ко сну. Реальность начала путаться со сном, они обнимались, переплетались, греховодничали, и уже трудно было отличить, где что. Несколько раз я просыпался от толчка, падая на штурвал. Границы безвестности и тьмы нехотя расступались, и я уже различал темно-серые контуры волн да грязные очертания низких туч. Трудно было сказать точно, где сейчас находилась яхта, как далеко мы от города, но гнать до самого конца без отдыха у меня не хватило бы сил. Моя нервная система истощилась. Мне надо было поспать хотя бы полчаса.

Я спустился в кают-компанию, сел на край стола, глядя на бледное, покрытое испариной лицо Игната. Он спал глубоко, сосредоточенно, словно выполнял какую-то тонкую работу, вроде сборки часов. Даже морщины собрались на лбу. Я осторожно тронул его за плечо. Игнат не отреагировал. Из разомкнутых губ с тихим свистом вырывался воздух. Мое желание спать боролось с жалостью. Ну как можно разбудить раненого товарища и попросить его постоять за штурвалом? Даже здоровому человеку не по душе придется перспектива вылезать в пять часов утра из теплой постели и идти под дождь и ветер.

Я сделал попытку поднять на вахту врача, но тот ни в какую не хотел открывать глаза, хотя и выдавал какие-то нечленораздельные ругательства и даже лягнул меня ногой, когда я попытался сдернуть с него одеяло. Разозлившись, я вернулся в кают-компанию за бутылкой с водой, но привести эскулапа в чувство мне так и не удалось. Когда я шарил по шкафам в поисках запасов питьевой воды, то вдруг обратил внимание на розовые отблески, медленно плывущие по потолку и переборкам каюты. Я кинулся к иллюминатору, но сквозь мокрое и запотевшее стекло мне ничего не удалось увидеть. Тогда я быстро выскочил на палубу.

Уже почти рассвело, и сквозь серую пелену тумана проступили очертания берега. Они были бесцветными, словно выполненными в технике сепии, лишь на склоне горы, среди буйства деревьев и кустов ярким красным цветком трепетало пламя пожара. Огонь, может быть, и не был столь велик, как мне показалось сначала, и языки пламени лишь изредка высовывались из сплетения парковых зарослей, но страшным было то, что горели дома.

Сон как рукой сняло. Мне даже показалось странным, что всего несколько минут назад я засыпал за штурвалом. Дурные предчувствия закрались мне в душу. Забежав в рубку, я снял с крючка старый морской бинокль и, протирая пальцами оптику, снова выскочил на палубу. Пристроился у бортового леера, словно со снайперской винтовкой, остановил дыхание и почувствовал, как все в груди леденеет, кристаллизуется. Горела «Горка», район города, где когда-то были дачи городской знати, а еще раньше – оборонительные сооружения, бастионы, прикрывающие город со стороны узкого прохода между горами и морем. А в нынешнее время «Горка» натянула на себя черту города, влезла в нее, словно медведь в теремок, поросла мхом, садами и парками, да затаилась, но неприметной не стала, как антикварный музейный экспонат. Напротив, привлекла своими тихими улочками, наполненными лишь воркованьем голубей, творческую элиту, потомков дворян, некогда проживавших здесь, да консервативных чудаков, получающих удовольствие от скрипа старинных ступеней и ставней.

В этом районе жила Ирина.

На мои настойчивые звонки она не отвечала – ее телефон был отключен. Я завел яхту в ближайшую бухту – глубокую, как фьорд, сколь красивую, столь и опасную, так как на ее дне, словно морские мины, притаились огромные, поросшие водорослями камни. Пропороть днище здесь было так же просто, как занозить ногу, гуляя босиком по сосновому лесу. Но искать другую стоянку у меня не было времени. Я заглушил мотор и кинул якорь.