Андрей Дышев - Пустой

Тут к столу подошел босоногий мальчишка лет четырех-пяти в коротких оттопыренных шортах. В руках он держал трехлитровую банку с какой-то мутной жидкостью и безостановочно тряс ее.

– «Донских» не було, – сказал он участковому, опуская банку на землю, – и я узяв две пачки «Хвеймейских«.

С этими словами мальчишка вытащил из кармана две пачки сигарет и положил их на стол.

– Это что за чудо? – спросил Воронцов, с щелчком разламывая колбасное кольцо.

– Безрукого сын, – нехотя ответил участковый. – Я его в магазин посылал за сигаретами.

– Безрукого? – начал вспоминать Воронцов. – Это тот, который отморозил кисти на Рождество?

– Тот самый, – кивнул милиционер и, торопливо наполняя рот картошкой, отмахнулся от мальчишки, как от мухи: – Все! Быстро пошел!

– Ну-ка, мальчик, подойди сюда! – остановил паренька Воронцов. – Скажи «ферма».

– Хвейма, – ответил малыш.

– А твой папа сегодня утром на ферму ходил? – не меняя ласкового тона, спросил Воронцов.

– Хто? – не понял мальчишка.

– Батька твой, – перевел участковый.

– Не! Не на хвейму, – ответил мальчишка и покрутил стриженной наголо белой головой.

– А куда? – вкрадчиво спросил Воронцов.

– А на Зайечье.

– А зачем?

Мальчишка вдруг изменился в лице. Может быть, оттого, что Воронцов увлекся допросом и, забыв, кто перед ним, перестал улыбаться.

– А я не знаю…

– Может быть, он ходил за телевизором? – подсказал Воронцов. – Он принес домой новый телевизор, так ведь?

Мальчишка застыл с раскрытым ртом. Кажется, он перестал понимать смысл игры и отрицательно покачал головой. Участковый засопел и начал давиться огурцами.

– А я не люблю обманщиков, – шепотом сказал Воронцов, пристально глядя в глаза пацана, и погрозил ему пальцем. – У того, кто говорит неправду, язык превращается в змеиное жало…

Тут вдруг мальчишка то ли от испуга, то ли от невнимательности выронил банку. Она, как назло, упала на осколок кирпича и лопнула. Матовая сыворотка тотчас впиталась в землю, и среди осколков остался лежать кусок ослепительно желтого масла размером с кулак.

– Что батька твой безрукий, что ты! – гаркнул на него участковый. – Иди ко двору! Нехай матка врежет тебе по уху!

Губы мальчишки стали вытягиваться книзу, белесые бровки обвисли, и на глаза навернулись слезы. Вскочив с лавки, он бегом кинулся в кусты смородины и исчез за ними.

Воронцов активно приналег на яичницу.

– Баня готова, Юрий Васильевич, – бесцветным голосом сказал участковый. – Вы идите сами. Там на полатях и веник запаренный, и щёлок, чтоб голову помыть, и тазик. Если надо будет духу добавить, плесните на камни чуть-чуть…

Тут к месту будет рассказать о том, куда делся труп из перевернутого «УАЗа».

В то время, когда Довбня и водитель разыскивали ближайшую аптеку, чтобы купить бинт и пластырь, к машине, лежащей кверху колесами, подъехал дед в черном пиджаке и кепке. Он потянул на себя вожжи, крикнул костлявой, с непомерно раздувшимся животом кобыле «тпрру!» и с завидной для своего возраста прытью соскочил на землю. Ахая, дед опустился на корточки и стал заглядывать в салон – точно так же, как это недавно делал перепуганный медик.

– Есть кто живой? – сиплым голосом окликнул дед и склонил голову набок – так ему лучше было слышно.

Не уловив ни стонов, ни криков о помощи, он вскочил на ноги и, упираясь слабыми руками в заляпанный борт, попытался перевернуть машину. Не справившись, он кинул недвусмысленный взгляд на свою кобылу, которая, коротая время, вдумчиво пощипывала травку. От адской работы усталое животное спасло только чудо. Старик уже хотел взять машину на буксир, но тут его взгляд упал на закрытые створки фургона. Справедливо полагая, что в фургоне с красным крестом могут находиться люди, он распахнул створки и громко ахнул.

– Эй! Живой? – крикнул дед, склонившись над неподвижным телом.

Не получив ответа, дед схватил покойника за руки и выволок на траву. Опустившись перед ним на колени, он торопливо расстегнул несколько верхних пуговиц его рубашки и прильнул ухом к груди. Дед был туговат на ухо, но ему показалось, что из недр остывшего тела еще доносятся слабые удары.

– Эй, хлопец! Молодец! Молодец! – обрадованно воскликнул дед и, сделав глубокий вдох, прижался своими морщинистыми губами к синему рту покойника, стараясь вдохнуть в его легкие воздух. Оторвавшись, дед отдышался и с прежней решимостью принялся взваливать безвольное тело себе на плечи. Несчастный оказался тяжелее, нежели мешок с картошкой, какие деду приходилось таскать на себе каждую осень, и все же фронтовая закалка не подвела. Кряхтя, едва передвигая полусогнутые ноги в стоптанных кирзачах, он подтащил мертвеца к телеге и взвалил его на подстилку из слежавшегося сена. С трудом распрямившись, дед погладил себя по пояснице, покачал головой и проворчал: