Андрей Дышев - Разведрота (сборник)

– Местные красотки? – спросил Гешка. Водитель ударил кулаком по кнопке сигнала. Машина вякнула, и девушка быстро отшагнула от дороги. Гешке показалось, что сверток она пыталась спрятать за спиной.

– Красотки, – сквозь зубы ответил Кочин, стараясь придать своему голосу как можно больше строгости. – Опять идет загорать в рабочее время.

Он глянул на Гешку в зеркальце. Тот смотрел на часы, на губах – изумленная улыбка. Ошибся Евгений Петрович, время самое что ни есть обеденное. «Переиграл», – мысленно сплюнул Кочин.

– Не столько загорать, товарищ подполковник, – неожиданно вставил водитель сиплым голосом, – как… лишний раз…

– Я знаю, – оборвал водителя Кочин. Гешка хотел еще раз взглянуть на красотку через заднее окошко, но там все погрузилось во мрак пылевого смерча.

– Тут есть где загорать?

– Вокруг нас, Гена, отличные альпийские луга. Весной – зеленая травка, тюльпанчики. Небо синющее, как этикетка на сгущенке. – Кочин махнул рукой куда-то в сторону: – Вот там, за автопарком, перед минным полем, наши дамы и загорают.

– Перед минным полем?! – Гешка подумал, что ослышался. Водитель снова начал кидать машину из стороны в сторону и вполголоса чертыхаться.

– Солнце тут, Гена, сильнее, чем в Крыму, Одессе и на Кавказе, вместе взятых. Так своему бате и напиши. В Союз вернешься загоревший, сухой, как вобла, мать не узнает.

Кочин снова бросил взгляд на Гешку. Он помнил сына своего сослуживца Левы Ростовцева еще совсем маленьким, почти младенцем. Доверчивый к взрослым, Гешка всегда выбегал встречать Кочина, когда тот приходил в гости, и заглядывал с неподдельной надеждой в глаза, ждал подарка. С игрушками в гарнизоне была напряженка, и Кочин таскал пацану всякую ерунду: пряжку от солдатского ремня, пустые гильзы, танковые эмблемы, звездочки. Для Гешки все это было настоящим сокровищем, хотя точно такие же гильзы, эмблемы и звезды вполне мог приносить домой отец.

– А вы палец где потеряли? – отвлек Кочина от воспоминаний Гешка. – Взрывом оторвало?

Он не заметил, как подполковник переглянулся с водителем.

– Отморозил, – ответил Кочин таким тоном, будто речь шла о сбритых усах. – Пришлось согласиться на то, чтобы врачи оттяпали кусочек.

– Вы служили на Севере?

– Нет, здесь отморозил. В прошлом году.

– Здесь? Отморозили? – искренне удивился Гешка.

– Зимой, Гена, на Саланге мороз бывает под тридцать. Такой, кажется, тебе по душе? – Водитель не без злорадства ухмыльнулся. А у Кочина вдруг шевельнулось в душе что-то вроде жалости к Гешке. Он наивный, даже смешной от своего незнания войны. А мы – особые, мы из другого теста, мы едва ли не сошедшие с небес. Да, думал Кочин, мы Особые. Это беда, масштабы которой пока еще никому не ведомы. «Дом отдыха», вспомнил он слова Гешки, с ненавистью глядя на пропыленные домики, чахлые деревца, ряды колючей проволоки. Дом отдыха от нормальной жизни…

Машина проехала КПП.

– К приемному? – спросил водитель. Кочин кивнул, открывая на ходу дверцу.

– Мне с вами? – Гешка тоже открыл дверцу.

– Смотри сам…

«Уазик» остановился у крыльца. На ступеньках его сидели два бритоголовых парня. У обоих по одной ноге перевязано, оба дымили сигаретами. Водитель вышел из машины следом за Кочиным, изящным движением поднял крышку капота, будто это было фортепиано, несколько секунд пристально рассматривал двигатель, как ногти на своих пальцах. Потом коснулся какой-то детали, тут же вытер руки белой тряпкой.

– Ты в хозвзводе служишь? – спросил Гешка водителя, по каким-то признакам уловив в нем родственную душу.

– Чего?! – вдруг дико крикнул водитель, выпрямился и пронзил Гешку таким взглядом, словно тот обозвал его салагой.

Ближе познакомиться не удалось.

Кочин не торопился открыть дверь с табличкой «Приемное отделение», и Гешка понял: он ждет его и вся его поездка затеяна ради того, что скрыто за дверью.

А там сначала – запахи. Сладковатый запах лекарств, эфира, едкий – спирта, карболки, и от всего этого легкий озноб, ощущение пустоты в теле – стойкий рефлекс, который тянется с детства. Потом – темень коридора, кажущаяся непроглядной после ослепительной улицы.

И крик.

Кочин окунулся в этот черный, пахнущий эфиром крик. Кто-то маленький, в белом, вышел ему навстречу, и подполковник громко, чтобы его можно было расслышать, спросил:

– Тяжелое ранение?

И опять крик. Будто человек делал в горах эхо: э-э-э-у-у-у.

– Осколком гранаты разворотило мякоть ноги, – скованно ответил маленький в белом, будто по его вине это случилось.