Андрей Дышев - Русский закал

Хрустнуло стекло. Я обернулся. Рядом со мной стоял старшина из отделения милиции, которое курировало рынок и автостанцию. Он узнал меня. Мы как-то встречались, и, кажется, именно он допрашивал меня по поводу угнанного молоковоза.

Старшина пожал мне руку, сдвинул фуражку на затылок, почесал макушку.

– Сильно шарахнуло.

– А что шарахнуло?

– Бомба или граната.

– Нашли того, кто кинул?

– Никто не кинул. Неясно пока. – Он зевнул. – Следствие только началось. Комментариев не даем.

– Он мой друг.

– Тогда тебе надо прийти в отделение и дать показания. Враги, подозрительные связи и все такое прочее. О'кей?

Я молчал, глядя на пустой черный кабинет. Враги, связи и все такое прочее…

– Где он?

– В больнице. Точнее, уже в морге. Отдал богу душу. Обширный ожог, лицо взрывной волной изуродовало. Поначалу жена узнать не могла… Эх-хе-хе! Двое детей остались без отца.

– А сколько еще по всей стране раскидано…

– Что?

– Нашли какие-нибудь улики?

– Комментариев не даем… – Старшина помолчал и добавил: – Это была посылка. Развернул, коробочку открыл, адская машинка и сработала.

Следователь с посеревшим от недосыпания и курения лицом поднял на меня красные глаза.

– Ты хочешь дать конкретное показание по делу или просто любопытствуешь?

Нет, он никогда не докопается до истины, понял я. Он просто устанет слушать меня и заснет. Он слишком стар и ленив для этого дела.

– Я был его другом.

– Кто, по-твоему, мог это сделать?

– Что – это?

Следователь покачал головой, достал сигарету, прикурил, не вынимая ее изо рта. Дым разъедал ему глаза, следователь морщился, щурился, глаза его слезились, но он продолжал коптить лицо.

– Садись, – кивнул он мне на стул.

Я сел напротив него и тоже стал страдать от дыма. Следователь курил дешевые сигареты.

– Когда ты видел пострадавшего в последний раз?

– Позавчера.

– Где? При каких обстоятельствах?

– У себя дома.

Следователь положил передо мной лист бумаги.

– Пиши. Подробно! О чем говорили, не заметил ли ты признаков волнения…

Я отрицательно покачал головой.

– Нет, никаких признаков не было. Мы пили вино и говорили о женщинах.

– А он не говорил, где был две недели назад?

– В Таджикистане.

– Тебе известно, чем он там занимался?

– Известно.

– Так пиши, пиши, не смотри на меня!

Я снова покачал головой.

– Нечего писать. Он занимался коммерцией, вот и все, что мне известно.

– Кто такой Локтев? Он называл тебе эту фамилию?

– Называл. Этот человек помог ему улететь из Душанбе… А откуда вам известно про Локтева?

– Откуда, откуда… – Следователь раскрыл папку, лежащую перед ним, взял обрывок коричневой оберточной бумаги и показал его мне. Он держал его всего секунду, но этого было достаточно, чтобы я успел прочесть короткую надпись со странной ошибкой в имени, сделанную неровными печатными буквами:

И ниже:

Я опустил глаза вниз. Они выдавали меня с потрохами. Я закашлялся и встал.

– Сиди! – сказал следователь. – Ты что-нибудь вспомнил?

– Я плохо себя чувствую, – произнес я.

– Что было общего между Локтевым и пострадавшим?

– Я не знаю. Я ничего не понимаю. Вы ведете следствие, а меня спрашиваете. Бред какой-то. – У меня снова свело горло, и следователь плеснул мне воды из желтого графина. Я выпил, поставил стакан перед собой, глядя в него, сказал: – Почта не работает, и никакие посылки из Таджикистана отправить нельзя. Вы же сами видите: ни марок, ни почтового штемпеля, ни нормального адреса.

– Я знаю, – сказал следователь. – Это была не посылка. Сверток передали с нарочным.

– А с чего вы взяли, что она из Таджикистана? Только потому, что так написано?

– Я предполагаю.

– Мне можно уйти? – спросил я.

– Пока нет. Ты должен помочь следствию.

– Я вам ничем не могу помочь.

– Тебе безразлично, кто убил твоего друга?

– Считайте, что так.

– Хорошо, последний вопрос: тебе не знаком этот почерк?

Он не сводил с меня глаз, и я снова раскашлялся.

– Оставьте меня в покое, – произнес я. – Я ничего не знаю. Я очень болен.

– Хорошо, иди, – сказал он. – Но я тебя еще вызову.

Я не помню, как оказался на улице. Я не узнавал того, что было вокруг меня. Я не помню, куда шел и как оказался на берегу. Море – гладкое, ровное, матовое, словно застывшая стекловидная масса, преградило мне дорогу, и я наконец остановился, когда уже был по колени в воде.