Андрей Дышев - Стоять насмерть!

Ничего подозрительного я не заметил, но тем не менее посчитал разумным проникнуть внутрь домика не со стороны двора, а через узкую щель в душевой. Ею до этого пользовались разве что беспризорные коты, которых регулярно подкармливали мои постояльцы.

Я прошел по темному коридору к комнате Анны. Там горел свет. Хорошо, что она еще не спала. Боясь ее сильно напугать, я, не открывая двери, негромко позвал ее и чуть не схлопотал дверью по лбу. Анна выскочила из комнаты с такой скоростью, словно давно подкарауливала меня, и кинулась мне на шею.

– Господи, я весь день как на иголках! Если бы ты не пришел, я к утру сошла бы с ума! Слава богу, что тебя не взяли!

Я не сопротивлялся, но стоял как столб, опустив руки, и не сразу обратил внимание, что Анна полураздета, на ней лишь тонкая короткая ночнушка. Наконец она оторвалась от меня, взяла за руку и ввела в комнату. Шторы надежно закрывали окно, и меня никто не мог увидеть.

Анна вспомнила, что не совсем удачно одета, села на койку, накинула на плечи одеяло. Я хотел видеть во всех ее движениях, в выражении лица игру и видел ее. Мое предвзятое отношение она не могла не заметить.

– Что с тобой, Кирилл? Ты как-то странно на меня смотришь.

– Прости, но так уж получается.

– Что-нибудь случилось?

– Да нет, ничего. Сущие пустяки. Утром чуть было милиция не взяла. Какие сообразительные ребята, да, Аня?

– Та-ак, – протянула Анна после небольшой паузы, не сводя с меня глаз. – Начинается.

– Ты о чем?

– Ни о чем. Пошел вон, – ответила она негромко и беззлобно.

Ее трудно обмануть, подумал я. Точнее, с моей физиономией никогда не скроешь того, что внутри. Она сразу поняла, с чем я пришел, и теперь не станет отвечать ни на один мой вопрос.

Ну что мне теперь делать, думал я несколькими минутами позже, машинально поедая черешню, горкой насыпанную в тарелку. Анна как будто позабыла о моем существовании и демонстративно уставилась в книжку, но минуту спустя зашвырнула ее в тумбочку, отвернулась к стене и замерла, будто уснула. Что теперь делать глубоко порочному человеку, который давно и, по-видимому, окончательно утратил веру в порядочность и честность?

Кажется, я глотал черешню вместе с косточками.

– Анна! Анюта! Ку-ку! – позвал я.

Она не реагировала. Пришлось мне сесть на край койки и погладить ее по плечику.

Анна вздрогнула, словно мои руки ударили ее током. Повернулась, села в постели.

– Ты знаешь, Кирилл, одну такую твою выходку я уже пережила, когда мы ехали на попутке в Ла-Пас. Помнишь, в рыбацком сарае, на берегу океана, у тебя начался приступ подозрительности, и ты стал обвинять меня в том, что я за тобой шпионю? Тогда я думала: ты взволнован, мало меня знаешь, устал после бессонной ночи – вот и пришло тебе в голову черт-те что. Но что теперь, ответь мне, тебя не устраивает во мне? Мы знаем друг друга полтора года, мы многое пережили, у нас с тобой одни враги. Чем я виновата перед тобой? Разве я давала тебе повод подозревать меня в предательстве?

– Да угомонись же ты, сорока! – прикрикнул я на нее, прибегая к правилу: лучшая оборона – это наступление. – Я еще слова плохого не сказал, а тебя уже понесло!

– Да у тебя все на лице написано!

– Что у меня там написано? – Я взял с тумбочки маленькое зеркальце и посмотрелся в него. – Нет там ничего.

Она выхватила зеркальце из моих рук.

– Не надо прикидываться. А лучше хорошенько присмотрись к этим твоим скалолазам. Кто они такие? Один – инженеришка, а второй – водитель автобуса? Из бедности лазят по стенам на бельевой веревке и питаются исключительно мидиями?

– Анна, что ты несешь?

– Ты пойми, Кирилл, что здесь они, как и все отдыхающие, временщики. Тебе кажется, что, раз вы знакомы много лет, можете бесконечно доверять друг другу? Я не спорю, на стене они, может быть, храбрые и верные ребята. Но жизнь есть жизнь, отпуск скоро подойдет к концу, и они вернутся в свой Питер, в свои нищие семьи, где жена хочет шубу, а дети – «Денди», и весь долгий год до следующего лета им придется из кожи вон лезть, чтобы прокормить семью и позволить себе двадцать дней полазить по горам.

– Не надо митинговых речей, Анна. Что ты хочешь сказать?

– А то, что для этих людей пятьдесят тысяч долларов – такая сумма, из-за которой они в одно мгновение похоронят понятия чести, достоинства и мужской дружбы. И найдут миллион оправданий в пользу этих похорон. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Мне неприятно это слышать. Ты совсем не знаешь их!