Андрей Дышев - Я бриллианты меряю горстями

В одно мгновение положение его стало настолько серьезным, что он сразу забыл обо всем на свете, вдохновенно посвятив себя борьбе за выживание. Он с опозданием извлек урок из своей ошибки и принялся разгребать руками жижу, пытаясь вырвать из ее холодной хватки тело. Как назло, рядом не было ни одного дерева, ни одной ветки, за которую он мог бы схватиться. Погружение в топь происходило очень быстро, намного быстрее, чем это показывают в фильмах. Уже через полминуты он плавал по горло в грязи, если, конечно, плаванием можно было назвать его трепыхание в стиле «Прощай, Муму!».

Он начал ругаться, чтобы не орать просто так, бессловесно. Если Дина еще не успела умчаться слишком далеко, его пируэты должны были ее заинтересовать и привлечь внимание. Несмотря на некоторый комизм положения, купание в болоте в рассветный час было сродни кошмарному сну, и Гера испугался так, как еще никогда в жизни, ибо очень ощутимо, очень реально представил себе конец своей жизни.

Метр за метром он проталкивал свое тело вперед, к пригорку, но до него было слишком далеко, а топь вытягивала силы намного быстрее, чем это сделала бы вода. Он не хотел думать о том, что уже обречен, что не сможет выбраться на сушу, что именно так, из-за своей самоуверенности и торопливости, в болотах гибнут люди, а когда глотнул болотной воды, ужас начал быстро сковывать его волю.

Он не помнил, что кричал. Руки и ноги потеряли чувствительность, и ему казалось, что он вовсе перестал работать ими, борясь за жизнь, что уже ничего не остается, как отдать себя во власть жестокой судьбе и медленно уйти с головой в черную бездну, и там, раскрыв рот, давиться жижей, глотать ее, втягивать ее в себя с последним вздохом, а потом, ослепшим и оглохшим, биться в агонии, хватаясь за угасающее в сознании «я».

Наверное, так бы и произошло, если бы вдруг откуда-то сверху на него не свалилась сухая и голая береза. Ствол едва не огрел его по голове, упав в воду совсем рядом. Ветки кроны плетями стеганули по поверхности болота и по его лицу. Казалось, все клетки его тела, кроме мозговых, ринулись на этот спасительный ствол. Он не думал о том, чудо это или обыкновенное везение, он вообще ни о чем не думал и, ухватившись за ствол, ломая ветки, стал вытягивать тело из тисков. Так, перебирая руками, он полз к спасительному берегу и, когда почувствовал под собой земную твердь, упал плашмя в траву, раскинул руки, чтобы не выпустить этот замечательный берег из объятий, и лежал долго, не в силах пошевелить рукой или ногой.

Удовольствие ни с чем не сравнимое – быть помилованным, когда над головой уже свистит топор. Гера мелко, по-козлиному, смеялся и мял руками траву. Потом перевернулся на спину, и слезы, скатываясь к ушам, стали щекотать, как жучки.

Он сделал над собой усилие и сел. Над круглым болотцем, совсем маленьким и с виду нестрашным, плыл плоский, как разделочная доска, туман. Верхушки елей засветились красным светом восходящего солнца, словно были раскалены в огне. Лес наполнился пением птиц.

Его ладонь невольно гладила тонкий ствол березы, свалившейся, как божий дар. Он проверил, на месте ли серебряный крестик. Потом опустил глаза и понял, что Бог здесь ни при чем.

На месте излома были отчетливо видны свежие следы топора.

Был такой фильм: какого-то пресыщенного миллионера за его же собственные деньги разыграли так правдоподобно, что он раз десять всерьез прощался с жизнью. Потом он нечаянно выстрелил в собственного брата, потом бросился с небоскреба, чтобы свести счеты с жизнью, но упал на приготовленную подушку. В итоге миллионер был очень рад, что все это вновь оказалось розыгрышем.

«Странный миллионер», – думал Гера, вспоминая тот фильм. Если бы ему по пути из болота домой попался остроумный шутник, благодаря которому Гера простился и снова встретился с жизнью, то физиономия шутника вскоре стала бы напоминать отбивную, щедро сдобренную перцем и солью. Возможно, Гера поступил бы так и с Диной, игнорируя ее женское начало, столь ею ненавистное.

Он был страшен внешне и внутренне, бредя по туманному лугу домой. Недавно скошенная трава, еще не увядшая, влажная и гибкая, наматывалась ему на ноги, мешая идти. Время от времени Гера нагибался, хватал с покоса клок травы и, как мочалкой, вытирал ею грязь с одежды. Это было совершенно бесполезное занятие, одежда пришла в полную негодность, и спасти ее могла только основательная стирка в реке. Но у Геры не было никакого желания идти к реке, откуда начались все злоключения сегодняшней ночи. Суеверие – это не голое убеждение. Это личный опыт общения со злом. Гера стал суеверным сразу и безоговорочно. На походах к реке ночью он поставил большой и тяжелый крест.