Дмитрий Грунюшкин - Капкан для крысы

– Номер готов. К сожалению, горничная в отпуске, поэтому обслуживайте себя самостоятельно. Начнешь ломиться посередь ночи – накличешь неприятности. Если приспичит что – в углу ведро. В общем, располагайся поудобней, отдыхай, отсыпайся, сил набирайся. Усек?

Игорек кивнул головой и робко шагнул в камеру. Он со страхом ожидал увидеть знакомую по фильмам картину – многоярусные, битком набитые нары, здоровые бритые мужики в наколках, встающие ему навстречу с не предвещающими ничего хорошего лицами, разговоры «по понятиям», возможно, мордобой, а то и насилие…

Но камера оказалась небольшой, относительно чистой, ровно половину ее занимал дощатый помост от стены до стены, выполняющий, по всей видимости, функцию кровати. А главное – она была пустой, на сегодня Игорек был единственным постояльцем этой гостиницы. Он моментально успокоился и, когда за спиной с лязгом захлопнулась дверь, огляделся. Ни одного окошка, в углу над входом тусклая лампочка с плоским плафоном из оргстекла, забранная решеткой, темно-серая цементная стена, вспученная, как поверхность Луны, вся в пузырях и кратерах с вкраплениями крупной мраморной крошки. Слышавший о многочисленных попытках суицида в стенах заведений МВД, в связи с чем там принимаются многочисленные меры безопасности, и читавший об обитых матами камерах, где нельзя с разбегу треснуться в стену и расшибить себе голову, Игорек пребывал в недоумении от этой стены, даже простое прикосновение к которой грозило серьезной травмой.

Чуточку поворочав пьяными мозгами, он все же сообразил, что все вышеперечисленное, включая и возможных соседей с наколками, относится к КПЗ или, как их сейчас называют – ИВС (изолятор временного содержания), где коротают время до суда подследственные, а не к простому «обезьяннику» окраинного милицейского пикета, предназначенному для ночевки нормального вида «бухариков», мелкой шпаны, проституток и просто граждан, которые не могут сразу доказать свою личность.

А «прелесть» цементных пупырышков Игорек оценил мгновенно, как только забрался на топчан и прислонился к стене. Уже через несколько секунд жесткие острые бугорки через одежду впились в кожу так, что невозможно было терпеть. Менять положение тела бесполезно, потому что поворочавшись так минут десять ты получишь только болящее по всей своей поверхности тело. Обычный мелкий милицейский садизм. Человек, заслуживший право переночевать здесь, не должен спать, как на диване во дворце Саддама Хусейна, должен же он помучаться!

Игорек лег на топчан. На спине было очень неудобно, запрокинутая голова затекала, а если закинуть за нее руки, то натягивался живот и сразу начинало тошнить. Игорек стянул с себя плащ, завернулся в него, как солдат в шинель, подоткнув под голову смятую верхнюю часть вместо подушки, подложил под щеку ладонь и затих. В камере было прохладно, но не слишком, в дрожь пока не бросало. Подташнивало немного. Понемногу стены начали вращаться вокруг него, все ускоряя свою круговерть.

Он был действительно крепко пьян, но совсем не так сильно, как выглядел и как думали окружающие. Все, что он делал, делалось совершенно осознанно, так все и задумывалось. Так и должно быть.

Несмотря на опьянение, сон не приходил, он даже начал считать, то и дело сбиваясь, до тысячи. На цифре семьсот тридцать два он не смог вспомнить следующее число, и отключился. Скучающий капитан и другие милиционеры несколько раз за ночь подходили к окошку в двери, чтобы посмотреть на узника, но тот спал, никак на них не реагируя.

Когда Игорек открыл глаза, часы в дежурке показывали половину шестого, но он об этом, естественно, не догадывался. Сознание вернулось сразу, о вчерашней пьянке напоминала только глухо болящая голова и отвратительный привкус вчерашней блевотины во рту. Хотелось воды, но Игорек не стал привлекать к своей персоне внимание «обслуживающего персонала». Во-первых, он не знал, сколько сейчас времени, а во-вторых, и это было главным, он вообще сейчас ничего не хотел.

Он лежал и бездумно глядел в пыльный потолок. Апатия сковала и тело, и сознание. Он все сделал. Все, что зависело от него. И изменить уже ничего было невозможно, все, что произойдет дальше, свершится уже не по его вине или желанию. Он свою функцию выполнил, дальнейший ход событий определяют другие действующие лица этой пьесы. Не было никакого смысла ломать голову над тем, как он осуществил свою операцию, ни отыграть назад, ни переделать ничего нельзя. Можно только лежать и ждать.