Евгений Сухов - Алмаз в воровскую корону

Право, это оригинально!

— Лиза! — окликнул Степан.

Женщина обернулась.

— Кто у нас?

— У нас родилась доченька, — счастливо улыбнулась молодая мамаша и уверенно зашагала по асфальтовой дорожке.

До Свердловска они добирались три дня. Странное дело, но за все время пути Елизавета даже ни разу не поинтересовалась, куда именно они едут, где будут жить? Она руководствовалась обычным женским принципом: главное — это быть вместе! Порой своей доверчивостью она напоминала ему пятилетнюю девочку, которая, вложив ладонь в крепкую отцовскую руку, готова следовать за ним куда угодно.

И надо сказать, что Лиза не ошибалась.

На Куприянова накатило щемящее чувство благодарности. Без Елизаветы в этой жизни ему было бы тяжко. Ее призвание заключалось в том, что в самые трудные минуты его жизни она всегда могла отыскать ободряющее слово.

— Знаешь, когда я тут на улицу выходила, мне показалось… Даже не знаю, как тебе и сказать, — задумчиво заговорила Лиза.

— Что именно тебе показалось? — забеспокоился Степан Иванович.

— Впрочем, нет, пустое, не обращай внимания, — махнула Лиза рукой.

Она ненадолго задержалась у порога, как бы спрашивая: «Может, я тебе еще нужна?» И, не дождавшись ответа, ушла, наградив мужа улыбкой.

Поначалу Куприянов хотел устроиться в милицию. С его-то оперативным опытом он сможет быть полезен на любой работе и на всякой должности. Но, поразмыслив, Степан, точнее, уже Павел, решил отказаться от подобной затеи. Несмотря на обширный штат, работники НКВД оставались довольно узкой прослойкой. Причем многие сотрудники знали друг друга лично, они пересекались на некоторых совместных операциях, участвовали в совещаниях, учились на всевозможных курсах. Так что не исключалась вероятность того, что он мог в любой момент повстречаться со своими прежними сослуживцами.

Возникло бы немало неприятных вопросов по поводу его неожиданного воскрешения. Подумав, Куприянов решил заняться плотницким делом. Это было одно из немногих ремесел, к которым он тяготел и которыми владел весьма прилично. Причем плотницкому делу его никто не учил, умение приходило как бы само собой. И Степан всерьез начинал полагать, что в какой-то своей прежней жизни он наверняка был каким-нибудь искусным мастером и работал где-нибудь на верфи, а то и вовсе возводил крепостные стены да божьи храмы.

Прибившись к одной плотницкой артели, Степан Иванович — а для всех остальных Павел Александрович — строил избы, подряжался на разные стройки, и с каждым забитым гвоздем он все больше отдалялся от своего боевого прошлого, пока наконец не позабыл о нем совсем.

Но в этот раз на Куприянова, что называется, накатило. Переживания, которые, казалось, уже давно были погребены под пластами прошедшего времени, новых впечатлений и успели изрядно порасти быльем, вдруг неожиданно прорвались.

Такое иногда бывает.

Нахлынувшие чувства следовало похоронить, и чем быстрее такое случится, тем лучше. Но всплывшие из памяти ощущения уже проникли в нервную систему и готовы были вывести его из прежнего благодушного настроения. Это сильное наваждение, а с ним следовало бороться. Рецепт знакомый и неоднократно испытанный временем. Через него проходила значительная часть мужиков.

Куприянов поднялся и открыл холодильник. Увидел полбутылки водки, а для желанного забвения такой дозы будет явно недостаточно. Придется подаваться в ближайший магазин. Для верности нужно будет прикупить еще одну бутылку, и будет самое то, чтобы прочистить засорившиеся мозги.

Свое подобное состояние Куприянов хорошо знал. Перспектива была не столь и дурна, не спеша, рюмочка за рюмочкой, выдуешь полтора пузыря под хорошую закусь, а потом плюхнешься на диван и в таком блаженном состоянии просуществуешь часов двадцать. И вся дурнота, которая не давала покоя в последнее время, разбежится, рассеется и понемногу опять забудется.

Набросив на плечи куртку, Степан Иванович вышел в подъезд.

В носоглотку ударило что-то кислое. В последний месяц площадку первого этажа облюбовали окрестные алкаши, явно пользуясь добродушием здешних жильцов. Подъезд понемногу превращался в мусорную свалку, а по запаху больше напоминал сточную канаву. Куприянов не однажды ловил себя на мысли, что хочет вытряхнуть с площадки табор бомжей, для убедительности помахав перед их носом именным пистолетом, тоже глубоко спрятанным от посторонних глаз. Но всякий раз одумывался, понимая, что может выбиться из созданного образа — незлобивого мастерового, который с утра до вечера строгает деревяшки и у которого всегда можно стрельнуть рублик на стакан вина.