Евгений Сухов - Один против всех

— Как скажешь, — улыбнулся Вадим. — Пускай о твоем счастье буду знать я один.

И он бережно, будто срывал полевой цветок, поднял ее на руки и понес в спальню.

Поначалу Стась Куликов не был волком-одиночкой.

Он представлялся сильным, уверенным вожаком, ярко выраженным авторитарным лидером и не терпел никакого инакомыслия. Его авторитет был непререкаемым, и всякая его команда воспринималась братками едва ли не как божественное откровение. Многие считали его полубогом. И поэтому, когда по Москве пронеслась весть о его смерти, мало кто поверил в нее, а когда по прошествии времени для многих стало очевидным, что Куликов сгинул всерьез, его мгновенно причислили к лику святых.

И только очень ограниченный круг людей понял, что он обрел новое качество — волк-одиночка.

Одинокий волк — это особый зверь. Он изгоняется из стаи за несоблюдение законов и неприкаянно бродит по окрестностям, не желая вверять свою судьбу чужой воле. По-другому, это неформал, живущий не так, как все.

Лишь очень редко волки-одиночки сбиваются в стаю, и тогда даже медведи уступают им дорогу.

У такого волка кровь замешена погуще, его не страшат загоны и ружейные хлопки, он легко перепрыгивает через красные флажки и, не внимая голосу предков, способен вцепиться в горло одинокому путнику.

Стась Куликов был именно таков. И глупо было бы ожидать от него благородства, когда он чувствует, как от жаркого ментовского дыхания у него на спине начинает потрескивать шерсть.

Куликов зашел за флажки — изящно, красиво, даже с некоторой галантностью, и тем не менее он нарушил табу, негласный уговор, который всегда существовал между следаком и подозреваемым. Ему не следовало этого делать. Поведение Куликова в какой-то степени можно было бы объяснить, если б Шевцов хоть однажды был уличен в мошенничестве, запачкан во взяточничестве или, скажем, попытался спихнуть нераскрытые преступления на какого-то лоха. Но он оставался честен даже к самому заматеревшему преступнику, что порой бывало весьма непросто.

Будь он хотя бы на йоту менее чистоплотным, то любая «шестерка» вправе была бы подойти к нему и с кривой ухмылкой, нахально подмигнув, полюбопытствовать, славно ли он покуролесил с девочками на денежки, полученные из общака.

Значит, Куликов все-таки явился. Нужно быть глупцом, чтобы не понимать — в следующий раз последует более серьезная акция. Вчерашнюю же его выходку можно было воспринимать как некую демонстрацию силы перед законом: вот ты меня ищешь по всей России, а я здесь, в Москве отсиживаюсь, а еще, от нечего делать, в свободное время с бабой твоей любезничаю. И не удивляйся тому, что однажды ты придешь с дежурства и застанешь меня в постели с твоей любавой ненаглядной. Бабы ведь такие, за ними, как за бестолковой скотиной, присмотр нужен. *** Третий день дом Крачковской находился под наблюдением. Недалеко от ее подъезда двое алкашей неопрятного вида, взгромоздившись на детские качели, наливали в жестяную кружку водяру. Со стороны могло показаться, что их ничто не интересует, кроме огненной воды. Но вместо сорокаградусной бутылка была наполнена минеральной водичкой, весьма полезной для обмена веществ, а неприглядные дядьки были не залетными бичами, приехавшими полюбоваться видами столицы, а являлись самыми обыкновенными операми, для которых подобное дежурство было служебной канителью. Возможно, они сейчас и не отказались бы от кружечки прохладного пивка, но опасались из-за собственного удовольствия просмотреть ожидаемый объект. А потом, куда торопиться? Дома в холодильнике стоит бутылочка. Дело за малым — дождаться конца смены, когда точно такие же бичи заступят на дежурство в противоположном конце двора, и, подъев остатки колбаски, аккуратно нарезанной, двинуть в сторону метро, предварительно избавившись от жалкого маскарада.

Жильцы дома с неприязнью поглядывали на алкашей, но вытуривать не решались. Вроде бы лиха от них никакого — сидят себе чинно, словно на каком-то представительском приеме, и без особой жадности попивают водочку.

Никто и не подозревал, что в затертой сумке одного из них, годной разве что для сбора пустых бутылок, лежит рация, настроенная на милицейскую волну.

В соседнем доме Шевцов также установил наблюдательный пункт. За окнами шестого этажа, в маленькой уютной светелке затаились два опера, они контролировали вход в здание с противоположной стороны. Хозяйка квартиры, грудастая барышня лет тридцати пяти, с интересом посматривала на молодых розовощеких оперов, и в зеленовато-серых ее глазах, чуть вытянутых по степному, прочитывалось откровенное желание. Она расположилась в соседней комнате и как бы случайно появлялась в прозрачной ночной сорочке поочередно перед каждым из них, демонстрируя свои прелести. Нетрудно было догадаться, что еще пара дней подобного соседства, и она без обиняков предложит им разделить с ней не только вечернюю трапезу, но и широченную постель.