Александр Бушков - Ближе, бандерлоги!

— Что же это все-таки за фауна? — спросил Мазур. — Из какой берлоги?

Лаврик досадливо поморщился:

— Ну не знаю я пока! Я же тебе кратенько обрисовал, какое скопище шпионов тут обретается. Кем угодно могут оказаться, хоть парагвайцами — я не удивлюсь, если при таком поголовье шпионов на квадратный метр и впрямь парагвайцы заявятся, — он скупо усмехнулся: — Заранее исключать следует лишь мелкоты вроде Сан-Марино и Андорры, потому что у них-то никаких спецслужб нет, это всякий знает…

На следующий день Мазуру пришлось выполнять совершенно неожиданную работу — точнее говоря, дружескую услугу, если можно так выразиться, но все равно неожиданную.

Часов в одиннадцать дня без звонка объявилась Беатрис. Не снимая куртки, стоя посреди гостиной, спросила с усмешечкой:

— Я надеюсь, сейчас у тебя в спальне никого нет?

— А там, кроме тебя, никого и не было, — сказал Мазур.

— Ну, постараюсь поверить…

— Да уж постарайся. Проходи, снимай куртку… Или снова неожиданно подвернулась работа?

— Да нет, — ответила Беатрис с чуточку загадочным видом. — Судя по словам Пита, работы у тебя еще пару дней не предвидится. Речь идет, скорее, о дружеской услуге. Ты все равно болтаешься без дела… Помнится, кто-то говорил, что хотел бы меня пощелкать… раскованной?

— Всегда готов, — сказал Мазур.

— Ну, тогда бери камеру, и поедем. У меня неожиданно оказалось несколько часов свободного времени, грех не воспользоваться…

Она привезла Мазура в то же фотоателье, о чем-то недолго поговорила с хозяином, тот на пару минут скрылся в задней комнате, а вернувшись, кивнул… — он вообще, Мазур подметил, был немногословен.

— Пошли, — сказала Беатрис.

И совершенно по-хозяйски повела Мазура в задние комнаты. Они оказались в небольшой фотостудии, где горели два софита, направленные на нечто вроде невысокого подиума, покрытого черной материей, и стоял шкаф непонятного назначения — куртку туда Беатрис вешать не стала, просто положила на стоявшее в уголке кресло, следовательно, шкаф предназначался не для одежды.

Сбросив сапожки и поставив их рядом с тем же креслом, Беатрис очаровательно улыбнулась:

— Ну что, будем работать? Свет он, я вижу, грамотно выставил. Я так и попросила — у тебя наверняка мало опыта павильонных съемок, больше под открытым небом работаешь, судя по альбому?

— Угадала, — сказал Мазур. — Но постараюсь лицом в грязь не ударить. Иногда щелкал и в павильонах…

И подумал с холодным деловым расчетом: она, конечно, достаточно умна и хитра, чтобы не отдавать ему негативы такой вот фотосессии, но все равно, нужно как-то попытаться заполучить хоть парочку. Был бы тот самый достаточно серьезный компромат, что требуется Лаврику…

Увы, увы… Он отщелкал почти всю пленку. Уже на первом снимке она позировала без джинсов, в расстегнутой почти донизу блузке. Еще три-четыре при минимуме одежды — а потом и вовсе без оной. Походило на то, что это не первая подобная фотосессия в ее жизни — очень уж изящные, достаточно красивые позы принимала, достойные, пожалуй что, и «Плейбоя», и парочки других мужских журналов, считавшихся как бы респектабельными, — Мазур их немало полистал во времена иных заграничных странствий. Шкаф, оказалось, был хранилищем разнообразного реквизита. Мазур ее снимал в кружевной шали, завязанной узлом впереди, стоящей на коленях перед большими плюшевым медведем, бесцеремонно положившим лапу на сокровенное местечко — но всякий раз, он грустно констатировал, лицо не попадало в кадр — то она отворачивалась, то прикрывала лицо распущенными волосами. Единственный раз, когда личико оказалось открытым для объектива, помочь не мог — она стояла на коленях со скованными за спиной наручниками запястьями, но глаза Мазур по ее просьбе предварительно ей завязал широкой красной лентой, так что опознать ее по этому снимку было бы невозможно. Так что компромата не оказалось ни малейшего.

Потом она оделась, и они вышли. Мазур, как велела Беатрис, отдал пленку хозяину, и тот удалился проявлять, а они уселись пить кофе.

— Ну, и как впечатления? — поинтересовалась Беатрис.

— Самые что ни на есть приятные, — сказал Мазур. — Ты, похоже, не в первый раз так позируешь?

— Чувствуется?

— Ага.

— Ну да, — безмятежно сказала Беатрис. — Зато лет через пятьдесят — а я надеюсь прожить еще как минимум столько — буду листать альбомы и вспоминать с грустью, но не без гордости: вот такой лапочкой я была когда-то… Есть в этом смысл?