Михаил Нестеров - Профи крупного калибра

– Ты даже помнишь ее имя?

– Да, помню.

– Хорошо.

Татьяна сказала, где будет ждать его, и первой положила трубку.

Он сразу узнал ее. Татьяна пополнела за эти годы, под глазами лежала густая сеть мелких морщин, лоб прорезали глубокие складки. Но все же это была она, Татьяна, его Татьяна. В тот день восемнадцать лет назад, прощаясь с ней, он запомнил ее тревожные глаза, и сейчас они не изменились, словно прожила она все эти годы в постоянном ожидании. Вряд ли она опасалась каждого телефонного звонка, стука в дверь, но все же опасения в ней оставались. И она не ошиблась.

Она красила волосы, сочный каштановый цвет был ей к лицу, равно как и серовато-зеленый костюм, наверное, чересчур строгий для такой встречи. А может, она намеренно оделась так, подчеркивая свои намерения и отношение к Радзянскому.

На место встречи она явилась первой и прохаживалась рядом с киоском Роспечати, расположенным на углу улицы Мичурина и проспекта Масленникова. Она не обратила внимания на роскошную черную машину, остановившуюся в нескольких шагах от нее, ее привлек знакомый голос человека, вышедшего из машины.

Непроизвольно, как на официальной встрече, они пожали друг другу руки. Нахлынувшие чувства женщина скрыла за полушутливыми словами:

– Ого, какая машина! Ты купил ее на зарплату семьдесят восьмого помощника?

– Ты еще не забыла?

Она покачала головой, глянув в сторону пожилой женщины, прислушивающейся к разговору. Радзянский перехватил ее взгляд и предложил место в машине.

– А ты сильно изменился, Лев. – Она более внимательно разглядела его. – Раньше ты не был таким кряжистым.

– Что поделаешь... – И высказал в ответ стандартный комплимент: – А ты совсем не изменилась.

– Знаешь, Лев, ты приезжаешь в третий раз, и снова я напугана. Я просто в ужасе.

– Прости...

Она машинально кивнула и приоткрыла сумочку, но еще не решалась достать обещанную фотографию дочери.

От Радзянского ничего не ускользнуло, однако он тоже оттягивал момент, когда, затаив дыхание, взглянет на фото. Он отдал бы все, чтобы увидеть на снимке совсем другое лицо.

– Ты замужем?

– Вдова. Муж умер два года назад. А ты?

– Пока еще живой.

Она улыбнулась:

– Ты все такой же беззаботный... Извини, что не пригласила – Сашка дома, а разговаривать при нем неудобно. Да и выпроваживать тоже. Пойдут потом расспросы: кто, зачем? Сашку-то не забыл?

– Нет, конечно. А... Лена, она тоже дома?

– Нет. Недавно познакомилась с москвичом, Лешей Чистяковым, хороший парень. Уехала с ним на море. Кстати, вот, посмотри на нее.

Радзянский прикурил сигарету и опустил стекло. Сейчас он повернется и возьмет фотографию. Что бы ни случилось, нужно полностью контролировать себя. Боковым зрением он видит лицо Татьяны с выражением ревнивой матери. Она жаждет увидеть его реакцию.

Она передала ему фотографию бережно, словно грудного ребенка. Выражение ее лица чуть изменилось, на нем можно было прочесть гордость, которой она делится с ним.

Он взял снимок в руки, но по-прежнему смотрел на Татьяну. И сказал то, что чувствовал: – Боюсь...

Он опустил глаза на фото.

Вот и все...

На него смотрели родные миндалевидные глаза, губы, которые он целовал, улыбались ему.

Сейчас Радзянский проклинал Татьяну за взятое с него слово и себя – за то, что сдержал его. Ну почему он не нарушил его год, два, пять лет назад, не приехал, чтобы взглянуть на дочь!

На его побледневшем лице играла напускная, с кровью давшаяся ему улыбка.

– Красивая, правда? – словно издалека услышал он голос Татьяны.

«О да!..»

Он не мог произнести ни слова. Как и тогда, во время ссоры в ресторане, ему стало трудно дышать, душила злоба, безысходность, хотя он готовил, серьезно готовил себя к такому повороту событий. Но он был человеком. Вся его физиология вопила, что нужно немедленно что-то предпринимать. Что-то. Хоть что-то, но не сидеть онемевшим истуканом.

– Извини. – Он быстро вышел из машины и прикурил новую сигарету.

«Ну скоты!..»

Хищно прищурившись, он смотрел вдаль. Пытался и не мог представить себе ненавистное лицо Руслана Хачирова, перед глазами стоял улыбчивый образ Лены, чью фотографию он продолжал держать в руках.

Татьяне стало жаль его. Сейчас она напряженно думала о том, что, может быть, есть смысл рассказать дочери правду. Эта мысль не пришла бы ей в голову, будь ее муж жив. Она отдавала себе отчет, что сейчас ее охватил сиюминутный порыв; кто знает, может, это пройдет. Подумать над этим можно, но вот высказывать – пока рано. И ее фраза по телефону, ее горячность сейчас показались сомнительными, вернее, необдуманными, поскольку она растерялась, услышав голос Радзянского.