Михаил Серегин - Похмельный синдром

Алик заказал еще по одной и только после этого заговорил о деле.

– Не знаю, заинтересует ли тебя это, – сказал он, отхлебнув коньяка и закурив. – Я почему-то вспомнил об этом, когда ты рассказал мне о Бондаренко. Еще когда наш губернатор – Федор Алексеевич Чеботарев – не был губернатором, меня послали в племзавод-колхоз имени Октябрьской революции делать фоторепортаж. Ты тогда у нас еще не работал.

Перепелкин время от времени прикладывался к рюмке и беспрестанно курил.

– Поехали мы с Ваней Токаревым, – продолжил он, – ты его знаешь, он, кажется, до сих пор на прежнем месте пашет. Ну, встретили нас как положено – все-таки корреспонденты из областного центра, – стол накрыли в колхозной столовой, а после обеда стали хозяйство показывать. Иван поговорил о житье-бытье с директором этого самого, что имени Октябрьской революции, с агрономом их, еще с кем-то, сейчас уже не помню. Посмотрели мы на их достижения. Но тогда уже крестьянское дело не одна косьба-молотьба была. Там у них колбасный цех работал, хлебопекарня и, представляешь, даже небольшой такой спиртовой заводик. Интересно? – Перепелкин поднял слегка посоловевшие глаза на Китайца и взял рюмку.

– Продолжай, – Китаец начал понимать, куда клонит Алик.

– Надо еще заказать, – Перепелкин поднял вверх руку и щелкнул пальцами, подзывая официантку.

Та расторопно убрала использованную посуду, сменила пепельницу и принесла новый заказ.

– Нет, мне здесь положительно нравится, – улыбнулся Алик. – Правильно сделали, что не поехали к тебе. Кстати, ты где живешь?

Китаец молча достал визитку и положил на стол. Алик мельком взглянул на нее и спрятал в карман.

– Так вот, – Алик опорожнил вторую рюмку и поднял третью, – директором этого заводика был… – он сделал театральную паузу, -…Роман Бондаренко. Он, кстати, через несколько месяцев занял пост гендиректора ОАО «Тарасовспирт».

– Интересно, – задумался Китаец.

– Но ты же еще не дослушал до конца, – Алик тронул его за руку. – Ты знаешь, кто был председателем того племзавода-колхоза имени Октябрьской революции?

– Только не говори мне, что это был Снежин, – Китаец усмехнулся и сделал небольшой глоток коньяка.

– Не скажу, – загадочно посмотрел на Танина Перепелкин, – потому что директором племзавода-колхоза имени Октябрьской революции был Федор Алексеевич Чеботарев, наш достославный губернатор.

Утро выдалось солнечное и громогласное. Неистовствовала самая настоящая весенняя капель. Сердце Китайца сладко сжалось и замерло. Жмурясь от ранних лучей, он перевернулся на живот и спрятал голову под подушкой.

Цюй Юань сегодня не приходил к нему во сне. Точно этот изгнанный из царства Чу поэт оставался пленником зимы, снежного пейзажа, того самого, который открывался тоскливому взору мальчика, живущего неподалеку от Няньнина. И хотя местность, в которой до пяти лет рос Танин, находилась в зоне субтропиков, зима в этих краях была снежной и холодной.

Сам Танин склонен был отождествлять себя с Цюй Юанем, который был его любимым поэтом, хотя по сравнению с другими китайскими поэтами его стихи выглядели порой наивными песнями. Но ведь и работы Джотто, предварившие итальянский ренессанс в живописи, из-за отсутствия перспективы и простоты композиции не идут ни в какое сравнение с продуманными и сложно-виртуозными картинами Леонардо или Рафаэля.

Но у каждого свое обаяние, и как примитивизм Джотто подкупает своей незамутненной детскостью и силой, точно так же и Цюй Юань был дорог Китайцу своей обнаженной печалью и меланхолией. Он находил у этого поэта тот искренний тон, ту щемящую тоску и выдержку настоящего мужчины, с которыми не могли соперничать никакие помпезные выдумки и вычурное украшательство.

Танин был, разумеется, знаком с психоанализом и ни в коей мере не потворствовал своим видениям, но не потворствовал также и точке зрения испуганных обывателей, которые уверены, что от всякой подобной романтической белиберды нужно избавляться чем раньше – тем лучше. Не культивируя в себе эту дребедень, Танин не отказывал себе в удовольствии погрезить наяву. И потом, ему казалось, что непроизвольно встающий из бездны его души Цюй Юань помогает ему что-то понять, не говоря уже о том, что этот поэт стал для Китайца некоего рода индивидуальным архетипом, средством интерпретации и выживания.

Поворочавшись в постели, Танин лениво поднялся. Принял душ. Вставив сигарету в угол рта, прошел на кухню. Подымил, сварил какао в чистом котелке, до блеска надраенном Лизой (черт бы ее побрал), медленно прожевал кусок сыра, снова закурил и, потянувшись, стал собираться. Надел джинсы, тонкий джемпер, причесался, сбрызнулся «Аззаро», нацепил куртку и вышел из дома. На мгновение он был ослеплен мокрым блеском ледяного настила, который постепенно превращался в поток грязноватой воды. Он надел солнцезащитные очки, залез в джип и включил двигатель. Выкурил еще одну сигарету, размышляя о том, что ему вчера поведал Перепелкин.