Михаил Серегин - Государственный киллер

У Ильи перехватило дыхание, потому что только идиот мог теперь все еще надеяться на то, что это не конец. Когда и пресса пестрит разоблачительными материалами уже через сутки после самой перестрелки на территории ельховского комбината… это значит, что к такой раскрутке приложили руку губернские высшие власти. К тому же даже в не столь громких преступлениях имя обвиняемого «не разглашается в интересах следствия»…

– А где был ваш брат пятнадцатого марта? – торжественно провозгласил Буркин и отхлебнул из стоящего перед ним стакана. Потом поморщился и отставил в сторону, потому что в стакане была все-таки вода.

– А что было пятнадцатого марта? – пролепетал Илья.

– Нет, вы отвечайте на прямо поставленный вопрррос! – рявкнул Буркин.

Да откуда помнить до смерти перепуганному, оглушенному нежданными жуткими новостями и не отпускающим болезненным опустошением похмельного синдрома… Откуда ему помнить в середине мая, где был его брат пятнадцатого марта?

– Не помню, – пробормотал Илья, найдя в себе силы воспроизвести членораздельную речь, – по-моему, он ездил куда-то… в Питер, что ли.

– Вот видишь, – удовлетворенно протянул Буркин и, вынув из сейфа початую бутылку коньяка, налил себе полстакана и проглотил одним махом. Лицо его, и без того цветом напоминающее персонаж сказки Джанни Родари «Чиполлино» – синьора Помидора, еще больше побагровело. – В Питере, в Москве… в нашем городе его не было. А именно пятнадцатого марта произошел теракт в московской клинике.

Нельзя сказать, что выводы капитана Буркина отличались особенной стройностью и ценностью, но для Илюхи и этого вполне хватило. Он уже готов был поверить в то, что его брат и есть Кардинал. Тем более что девяносто процентов прошлого и примерно две трети настоящего в жизни его брата оставались для Ильи если не неразрешимой загадкой и тайной за семью замками, то во многом неясными и покрытыми мраком недосказанности.

– Я не знаю, – выговорил он и низко опустил голову, – я ничего не знаю…

Владимир и отец Велимир беспрепятственно покинули квартиру, где их держали двое суток. Правда, перед этим они кардинально – Владимир настаивал именно на такой формулировке – сменили гардероб, тем более что их облик привлек бы внимание даже в том случае, если бы они были обычными законопослушными налогоплательщиками, а не террористами, находящимися в федеральном розыске.

К счастью, в одном из шкафов обнаружилось достаточно одежды, нашелся размер даже для отца Велимира. Он сбрил бороду, надел элегантный темный костюм, нацепил темные очки и стал похож на персонажа из голливудского мегахитового бреда «Люди в черном». Нет, не на инопланетянина, а на распухшего от неумеренного потребления чипсов, чизбургеров и прочей «хотдоговой» американской жратвы Томми Ли Джонса.

– Н-да-а, – протянул Свиридов, внимательно рассматривая своего преобразившегося друга, – в восьмидесятые тебя бы мигом арестовали по подозрению в шпионаже в пользу Израиля.

– Почему Израиля? – уточнил пресвятой отец.

– А песенку знаешь? «В нашем кране нет воды-и… Воду выпили жиды!.. В нашем кране есть вода, значит, жид нассал туда», – фальшиво пропел Свиридов.

Исполняя эту неимоверно режущую слух вокальную партию, Свиридов рылся в выдвинутом ящике массивного трельяжа, намереваясь в свою очередь изменить внешность.

Фокин сидел в комнате и, методически двигая челюстью, бессмысленно рассматривал откинутую ногу неподвижно лежащего перед ним бандита, одного из тех, кто входил в комнату к Свиридову. Неподалеку лежал второй, тот самый небритый молодой человек, что исполнял функции надзирателя в комнате, где содержался Владимир, – этот несчастный был придавлен здоровенным столом, а из свежей раны на сиротливо торчащей из-под стола голове все еще сползала тонкая темная струйка. Третий находился на диване. Он был застрелен двумя выстрелами – в грудь и в голову.

В тот момент, когда мрачный отец Велимир созерцал дело рук своих, прожевывая кусок хлеба с сыром, в комнату семенящей радикулитной походкой вошел старичок – со сгорбленными плечами и чуть подрагивающей сутулой спиной, вибрирующими непослушными ногами и скорбным морщинистым лицом под жидкими седыми волосами.

Одет старик был по последней моде вымирающего коммунистического электората: орденская планка на стареньком коричневом пиджаке, жеваные серенькие брюки и разношенные тряпичные туфли.