Михаил Серегин - Киллер рядом – к покойнику (Сборник)

При этих словах сидевший на скамье подсудимых Владимир Свиридов, бледный, небритый, с застывшим взглядом, медленно поднял голову и посмотрел на Алису взглядом, в котором высветилось искреннее изумление, если еще не перетекшее в шок потрясения, то только потому, что он еще не до конца осознал сказанное.

– То есть… как это – изменить? – пробормотал он и чуть подался вперед, словно хотел получше расслышать то, что будет говорить его жена.

При словах Смоленцевой по залу прошелестел легкий шум. Судья призвал к порядку и, обратившись к Алисе, проговорил:

– Значит, вы утверждаете, что хотите изменить ваши первоначальные показания?

– Да.

– С чем это связано?

– С тем, что я хочу изменить свои показания, – упрямо повторила Алиса.

– Хорошо. Что же вы хотите сообщить суду?

– Я хочу сообщить, что мне известно имя убийцы и обстоятельства преступления.

Владимир посмотрел на Алису с каким-то придавленным, недоуменным смятением.

– Тогда сообщите все это суду.

– Что же тут сообщать? – медленно выговорила Смоленцева. – Что же тут… сообщать? Убийца сидит там, где ему и положено сидеть – на скамье подсудимых!

И она в высшей степени выразительно посмотрела на того, кто уже не сидел, а в замешательстве привстал со скамьи подсудимых и, подняв руку, срывающимся голосом выдавил:

– Да что… что же ты такое говоришь, Алька? Что же ты делаешь? Мы же… мы же…

– Я говорю правду, – жестко перебила она его и послала второй многозначительный взгляд, в глубине которого корчился отчаянный, холодный вызов. – Я делаю то, что должна была делать здесь: говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

Свиридов встал со скамьи и, выпрямившись, проговорил с горькой, недоуменной укоризной:

– И сколько же тебе заплатил Котов, чтобы ты изменила свои показания?

– Подсудимый!!! – рявкнул судья. – Немедленно сядьте!

– Не надо торопиться. Сесть я всегда успею, – словами Жоржа Милославского из «Иван Васильевич меняет профессию» саркастично ответил Владимир. – Особенно стараниями многоуважаемого Филиппа Григорьевича.

В зале полыхнуло негодование. Котов приподнялся и гаркнул на весь зал густейшим басом:

– Эй, ты, мудила! Задрай табло, сучара бацильная! И моли бога, падла, чтобы тебе с «пожизняка» откинулось на «вышку», а то, бля, на киче тебе нормальковая зоновская параша «Флер оранжем» и там типа «Шанель номер шесть» покажется, после того как я маляву двину, какой дорогой гость прибыл, бля! Если тебя до тюрьмы довезут, баклана!

– Гражданин Котов, попрошу вас выбирать выражения в зале суда! – повысил голос судья.

Кашалот хотел сказать еще что-то, но сидевшая рядом с ним яркая дама с расстроенным бледным лицом и – тем не менее – аккуратно наложенной дорогой косметикой схватила его за руку (вероятно, упомянутая им Кристинка), а Медведев – за вторую, и почти насильно усадили на место.

Судья дождался относительной тишины и произнес:

– Продолжайте, свидетельница Смоленцева. Расскажите суду подробно, что же произошло вечером двадцать четвертого августа этого года в пляжном домике близ дачного кооператива «Календула».

– Алиса, что ты делаешь? – тихо спросил Владимир, снова привстал со скамьи, а потом вцепился в решетку, которой был отгорожен от зала, и – вероятно, неожиданно для самого себя – тряхнул ее с такой силой, что с потолка сорвался целый пласт штукатурки.

К Свиридову тут же бросились двое охранников в камуфляже и, грубо схватив за руки, попытались было усадить на лавку… Но тут его лицо перекосила гримаса животной злобы, и один охранник, как щенок, полетел в левую сторону, а другой – в правую, попутно пересчитав головой несколько кресел.

– Взять!!! – проревел судья, поднимаясь во весь рост на своем председательском месте.

На Владимира, уже безвольно опустившегося на скамью, кинулось сразу несколько ментов. Они повалили его на пол и, заломив руки за спину, несколько раз отечески напутствовали пинками под ребра и по почкам. Финальным аккордом стал удар дубинкой прямо по голове, отчего глаза подозреваемого в убийстве помутнели и обессмысслились жуткой оглушающей болью.

– Поднимите его! – приказал судья.

Свиридова подняли и, грубо встряхнув, как мешок с отрубями, поставили на ноги. Бледное лицо его было окровавлено, из угла рта вытекала тонкая струйка крови… Он поднял глаза на пепельно-серую, конвульсивно выпрямившуюся свидетельницу – свою собственную жену! – обвиняющую его в убийстве, и медленно, едва слышно выговорил: