Сергей Коротков - Снег над барханами

— Крыша едет?! — удивился старик, перестав курить и повернувшись к офицеру. На его лице, испещренном морщинами и покрытом черно-седыми волосами, блуждала тень недоумения.

— Голова чумная.

— Чума?! Вах, плохо чума. Нехорошо чума!

— Тьфу ты… Да захмелел я просто, — пояснил Николай, откладывая газету из Бухары и беря другую. — Лучше давай новости с фронта глянем. Хотя я по долгу службы их все знаю, но тебе расскажу о главных и значимых.

— Победа скоро? — вдруг спросил Агинбек, застыв истуканом и не сводя с лейтенанта пристального взгляда.

— Победа? Победа скоро, отец. Надеюсь, очень скоро! Учитывая рвение наших армий, опыт и прозорливость Жукова, ум товарища Сталина… Хм… — Синцов замолчал, вспомнив про Берию, а вместе с ним и про Дашу. Образ вождя невольно вызвал в мыслях фигуру наркома, а тот, в свою очередь, заставлял думать лишний раз и о любимой, причем не в самых радужных и спокойных красках. Нахлынули видения, в которых пухлый, с лоснящимся от жирного блеска лицом нарком волосатыми руками лапал Дашу, задирал ей юбку, рвал ткань и грязно ругался. Николай чертыхнулся вслух, Агинбек отрицательно покачал головой, укоризненно сморщился. Кажется, он все понимал, видел, знал. Лейтенант тяжело вздохнул и снова потянулся за бурдюком с алкогольным напитком.

— Однако извини, Коля-ака, но не стоит твоя больше мутить голову, — сказал мираб и снова задымил трубкой. — Она и так уже тяжела, завтра твоя в путь. Не пей арак. Пей чай. Хороший чай сделать моя. Не жаль арак, жаль хороший батыр. Помни одно… Все плохое, будто вода. Она течет. Уходит в песок. Время — тоже вода. Оно исчезать вместе с плохим.

Синцов, проглотив ком в горле, внимательно смотрел на Агинбека. И понимал, о чем он говорит. Здесь, в пустыне, все мерилось водой и песком. Вся жизнь человека — боли и радости, заботы, проблемы и счастье — все это словно наслаивалось в бархан песком и исчезало в нем водой. Пески кочевали дальше и дальше, гонимые ветрами, высыхала вода, но они давали жизнь следующим наносам и источникам, они кормили растения, животных и людей, которые были бренны, ложились в землю и из нее же и рождались вновь.

— Отец, ты мудр, как никто другой! Скажи, есть ли в мире любовь? — Николай весь подобрался, протер ладонями лицо, стряхнул попавший на кожу песок.

— Любит, значит, живет. Плохо совсем не любить! Этот мертвый и холодный, как глаз кобры. А другой любит. Он живет и любит жить. Как вода любит песок, а песок воду. Нужно любить, однако! Нужно ценить и песок, и воду, и себя в них.

— А скажи, уважаемый Агинбек, честная ли она, эта любовь, верна ли? Вечная или умирает?

Старик долго попыхивал трубкой, потом стал набивать ее новой порцией табака из кисета, подаренного ему внучкой Гугуш. Сама делала. Синцов терпеливо ждал ответа, знал, что торопить мудреца нельзя, иначе тот ошибется. Агинбек снова закурил, уставился в огонь.

— Твое сердце болит, потому что твоя — песок без воды. Вода твоя далеко. Сохнешь и умираешь, как брошенная бахча. Не стой на месте, кочуй, как бархан, дальше, ищи свободу и ровное место. Вода сама найдет твоя. Вода без песка тоже никто.

Синцов потупил взор, закусил губу. До крови. Прищурился, посмотрел на старика:

— Отец, я найду ее? Она дождется меня?

— Она живет. Она любит тот песок, что помнит, что далеко от нее. Но который живой и не холодный. Вода была и будет вечно. И найдет свой песок. Сама найдет. Только пусть бархан ждет ее и не любит другой вода. Никакой вода. Только своя-моя вода. А найдет вода твоя совсем скоро, когда та звезда ляжет песок два раза по два.

Николай крепко задумался, заслонил ладонью глаза от света костра, поднял голову, сфокусировал зрение на черном небе.

— Какая «та» звезда?

— Та звезда, которую твоя видеть, когда смотреть домой, когда думать о своя-моя дом.

Синцов потер лоб, маясь в размышлениях. Агинбек любил говорить мудрено, путано, с подоплекой, не знающий его человек долго бы мучился, пытаясь понять сказанное стариком. Мираб не разбирался в названиях планет и созвездий, не учился в школе, но прекрасно владел тайнами мироздания, умел с закрытыми глазами определить сторону света и…

Николай вздрогнул, поняв, что имел в виду аксакал. Только он один знал, как офицер тоскует по родине, по зауральскому городку, в котором родился и рос. И по женщине, молодой красивой девушке, оставшейся в Москве. Синцов часто смотрел на север, на Полярную звезду и на темный ночной горизонт, ведь именно там были его отчизна и дом родной. «Та-ак! А если эта звезда два раза по два коснется песка…» Он мысленно подсчитал в уме и выпалил: