Стивен Хантер - За день до полуночи

– А вот это, – обратилась Меган к Трем Тупицам, – нужно убрать. Это слишком умно.

Она отковырнула плату с доски, поранив при этом палец шпателем. Пошла кровь. Меган отшвырнула плату, и та с громким стуком шлепнулась на пол в дальнем углу студии На месте платы остался только розовый контур да розовые пятнышки в тех местах, где сквозь плату краска попала на доску. Это ей понравилось, так было гораздо лучше – что-то вызывающее, эллиптическое, а не бессмысленное.

И сразу же композиция начала нравиться ей, возможно, она все-таки решила ее, уравновесила общий вид.

– Понимаете, он лгал, и я тоже лгала, но в конце я лгала больше него, все мои действия и слова были ложью. Но Питер начал лгать первым, и его ложь была гораздо хуже. Более того, он был трусом. Он ничего не говорил мне, потому что не мог сказать. Он знал, что я буду против него, против того, что он делает. И в этом он был прав, так и случилось, и, наверное, поэтому я и оставила его. Но я действительно ничего не знала толком, пока была влюблена в него, пока мы были женаты и пока наш союз не стал настолько сложным, что уже не находилось простых ответов. – Меган помолчала – Понимаете, он ничего не говорил мне, потому что где-то, в самой глубине души, стыдился. Вот в этом весь Питер.

Трое Тупиц просто смотрели на нее, у них были вытянутые, угрюмые, типичные среднезападные лица, как на картинах Гранта Вуда.

– И я вышла замуж за этого создателя бомбы с коэффициентом умственного развития в несколько тысяч, потому что любила его так сильно, что думала – умру от этой любви. Но у него всегда была любовница. Эта сука. Питер никогда не бросал ее, он был ужасным эгоистом. Заполучив его, я заполучила и ее. О, они так подходят друг другу, надо сказать, что они на самом деле могут быть просто отвратительными. Поэтому я…

– Вы говорите о Мэгги Берлин? – оборвал ее один из агентов.

Меган расхохоталась. Идиот!

– Нет, нет, Мэгги просто еще один чокнутый гений. Нет, это была другая сука. Понимаете, я всегда думала о ней, как о женщине, и я до сих пор считаю, что в основе всего лежал секс. Питер смеялся надо мной. Может быть, Фрейд устарел и был не прав, но я думаю, что всегда в основе всего лежит секс, все время, с самого начала, еще с Гарварда, когда Питер не знал женщин, а его сосед по комнате был ярым сторонником мира. Да, это она. Бомба. Он никогда не бросал ее, не переставал думать о ней, она была его Цирцеей, его Алисой в Зазеркалье, его Джинджер Линн. Питер на самом деле по-своему любил ее. А поскольку она причиняла мне боль, я решила причинить ему боль через нее. Вот в этом и заключается вся патология, ведь это совершенно ясно. Вы, наверное, постоянно сталкиваетесь с подобным?

Трое Тупиц молчали.

– Ну что ж, в любом случае, это только контекст. Но он поможет понять вам, почему я оказалась уязвимой для Ари Готтлейба.

Меган снова склонилась над своей конструкцией. Она уже пожалела, что вырвала из нее компьютерную плату, ей захотелось вернуть ее. Но Меган понимала, что выставит себя полной идиоткой в глазах этих людей. Она посмотрела на часы.

Как летит время, уже около пяти. Мы все стареем и будем стареть до того дня, когда эта любовница Питера разинет рот, чтобы сожрать весь мир.

Меган засмеялась, но это вышло у нее более нервно, чем она ожидала, на самом деле ей захотелось заплакать.

– Как бы там ни было, Питер стал сенсацией месяца в вашингтонских кругах, потому что его концепция угрозы русским ядерной бомбой вполне соответствовала тому, что хотел слышать Рейган и его окружение. Они сразу ухватились за эту концепцию, повысили Питеру жалованье, он сразу стал «мистером Бомба», получил работу в этом ужасном комитете и отдал ей все свое время и всю свою любовь. Признаю, что я ничего не смогла с этим поделать. И кому, как не Ари Готтлейбу, было суждено появиться в этот момент. Если бы я создавала идеального еврейского мужчину, то создала бы Ари. Идеальный еврейский мужчина. Я имею в виду, он был, как Алан Бейтс в «Незамужней женщине» – то есть слишком хорош, чтобы быть настоящим. Невероятно симпатичный, но не из тех красавцев, которые сводят с ума. Никогда не повышал голос, а когда смеялся – ох, послушайте, я говорю так, словно играю роль в мюзикле, – когда он смеялся, то заставлял тебя чувствовать, что только ты и он смеетесь над этой самой прекрасной шуткой. Мне нравились его морщины у глаз в виде двух маленьких треугольников, похожих на кремневые наконечники стрел. Он был очень вежливым, очень уверенным в себе, не испытывал страха. Питер страдал от страха и чувства вины, а Ари ничего не боялся. Когда он смотрел на тебя, Боже, как он весь светился! У него был просто дар концентрировать взгляд. Он заставлял тебя чувствовать, что ты один в этом мире, что больше никого нет. Я встретилась с ним на вернисаже два года назад.