Елена Крюкова - Красная луна

Она сказала мне все… отец. И я не выдержал. Я… задушил ее. Как собаку. Как шелудивую, паршивую собаку. Я любил ее. Она забеременела от меня. Она сделала аборт и продала плод. Твоими руками. И еще двух несчастных вы продали с их потрохами. Я нашел записку. Это была ее записка тебе. — Он дернул ртом вбок, его лицо пошло красными пятнами, как при кори. — А сколько вы женщин убили, изувечили, искромсали и продали?! Сколько?! Когда?! Куда?! Кому?! Теперь не найти концов, я понимаю! Скажи… — Он подскочил к Георгию. Вцепился в его плечи под шикарным пиджаком от Армани. — Скажи, зачем ты это делал?! Тебе хотелось денег?! Как можно больше денег?! Или чего другого?! Может, ты испытывал сексуальный кайф, когда ты делал это?! А ты… ты сам… при этом — присутствовал?!.. или…

Георгий сбросил с себя руки Ефима, как двух скорпионов. Смахнул. Ожег его глазами. Он видел — отпираться бессмысленно. «Они знают все. Черт знает что уже смогла сделать Ада. Стерва. Возможно, она уже вызвала оперативников. Или — на пушку берет?.. Как все тонко, хитро было подстроено. Эти двое — ее ублюдки, это понятно. А я растил этого парня как своего… я усыновил его, дал ему все… раскрыл перед ним огромный мир денег… дал ему имя, образование, воспитание, богатство… это мой наследник, мой, мой… был!.. Все рухнуло в одночасье… А от меня… от меня эта стерва так и не родила… не хотела… предохранялась, ехидна, как могла…»

Я? Присутствовал, конечно. — Подбородки колыхались. Он пригладил потный лоб ладонью. — Присутствовали же ваши эсэсовцы, которых вы изучаете как классиков, — кивнул он на обряженного в черную рубашку и черные штаны Хайдера, с нашивкой — Кельтским Крестом — на рукаве, — на допросах, истязаниях и казни своих пленных. Кстати, многие пытки и казни у них делались на благо их науки, вы знаете об этом?

Человек не кролик! — Голос Ефима сорвался на фальцет. — Человеку жизнь дана Богом!

Богом? — Георгий глянул на Ефима сверху вниз. — Ты очень ошибаешься, мальчик. Если бы твой отец не поспал однажды на зоне с твоей матерью, тебя бы и не было никогда. Тебя… и этого. — Он стрельнул глазами в безмолвного Хайдера. И неожиданно заорал:

Проваливайте отсюда все! Ублюдки! Выблядки! Суки! Вам все равно не взять меня голыми руками! Здесь полон дом бодигардов! Они перебьют всех, кто только сунется сюда! Они перестреляют всех вас! Тут, в этой комнате, как в ловушке! Сейчас я скажу им по телефону… и они выполнят любой мой приказ! Мой, а не твой, — он обернулся к Ефиму, — сучонок!

Вот как, я уже и сучонок… Вчера был любимый сынок…

Эх, классно мужики схватились, кино бесплатное, — восторженно прошептал из своего угла Чек. На него никто не обращал внимания. Словно бы он был страшной первобытной маской и висел, для украшения, как эти побрякушки на стенах, в конце зала.

Георгий широкими шагами измерил комнату. Ефим рванул со стены золотую змейку с изумрудными глазами.

И швырнул Георгию под ноги.

Дина Вольфензон! — крикнул он. — Она была первой! Или… тысяча первой?!

Георгий наступил ботинком на золотую змейку. Раздавил ей голову.

Суки, — его брови, губы, подбородок, руки дрожали, — суки, все вы суки…

И Ада, разрумянившаяся, как после бани, с уже распущенными, текущими по плечам серебряными прядями — шпильки повыпали, потерялись, упали на пол, — бросилась к нему, встала перед ним, хрупкая, тонкая, гибкая, как девочка, только лицо выдавало возраст, и глаза сверкали, и щеки алели, и певчий летящий голос хлестнул Георгия пронзительной высокой нотой:

Я ухожу от тебя! Ты мне не нужен!

Уходишь пустая? С тремя платьями в чемодане? Или со всем богатством, — он усмехнулся, — со всем моим богатством, что я высыпал на тебя, нищую певичку, бывшую зэчку?!

Ада стояла гордо, вскинув голову. Кинула взгляд на стол.

Пасха, однако. Отрежем по куску кулича? Запьем кагором? Да похристосуемся, пожалуй. — Она поглядела на Чека, забившегося в угол. — Господин Чек, вылезайте оттуда, из вашего закутка! Давайте разделим христианскую трапезу! С пока еще живым, — она обдала Георгия ледяной водой прозрачных глаз, — господином Елагиным и двумя моими сыновьями.

Крольчиха, — раздельно сказал Георгий. — Лагерная крольчиха. Если бы не твой голос тогда! Если бы не эта твоя Снегурочка! Плохой из меня Мизгирь получился, ты уж извини, Ада.

Она уже стояла у стола. Разрезала ножом кулич.

Разлей вино, Георгий, это мужское дело.

Он аккуратно разлил кагор в рюмки. Как и Ефим, воззрился на лишние.