Елена Крюкова - Железный тюльпан

— Мы заметили вас давно, вы Люба Башкирцева… мы шли за вами… бежали… дайте нам ваш автограф, пожалуйста!..

Алла наклонилась, поставила закорючку подписи на протянутых дрожащими детскими ручонками книжках и листах бумаги. Забывшись, она чуть не написала: «Алла Сычева», - но вовремя спохватилась и широко размахнула, на весь лист: «БАШКИР…» Девочки убежали, счастливые. Как мало нужно человеку для счастья.

Она, около кольцевой станции метро, свернула к цветочному рынку — купить себе первых весенних цветов. Она захотела сама себе подарить цветы. Не стальные. Не железные. Первые, робкие нежные тюльпаны, с клонящимися вниз чашечками на гибких стеблях.

Торговки сидели в нахлобученных от дождя целлофанах, в плащах с капюшонами. Цветные сполохи, самоцветные купы гроздик, роз, тюльпанов, хризантем нежно светились в синем вечернем воздухе. Мерцали в дождевой пыльце фонари. Алла улыбнулась, увидев пушистых цыплят бело-желтых цветков вербы — метелки пучков вербы торчали над рядами, над аристократическими черными розами. Цветы! Ей дарили цветы на вечерах, ее забрасывали цветами на концертах. А сегодня она сама захотела купить себе цветы.

Она подошла к старушке, торговавшей маленькими красными тюльпанчиками. Точно такие же смешные тюльпанчики распустились сейчас на газоне на Тверском бульваре, полчаса назад она любовалась ими.

— Дайте пять… нет, семь!.. Семь — счастливое число… Сдачи не надо, бабушка…

Она прижала тюльпаны к груди, обогнула станцию метро и зачем-то решила зайти на вокзал. Ее обуяла странная ностальгия. Она слишком много времени провела на вокзалах. Они были скитальным шатром ее бесприютной юности. Да, она зайдет в вокзал и выпьет там кофе в буфете. Беловолк же разрешил ей выпить кофе в кафе.

Когда она, отражаясь с цветами в черноте влажного асфальта, подходила к Белорусскому, к главному входу, ее внезапно схватили за руку. Она вскрикнула, повернулась.

— Что вы делаете! Пустите!

Перед ней в вечернем сумраке мелькнуло лицо незнакомого человека с красным родимым пятном во всю щеку. Она ударила человека, вцепившегося в ее локоть, ребром ладони по руке, вырвалась, оставив в его пальцах клок плащевой тонкой ткани, и побежала. Люди в вокзальной толпе ругались, плевали ей вслед, она бежала, толкая прохожих, наступая им на ноги, уронила маленького ребенка, и он заплакал. Она бежала, поняв вдруг непреложно: все, конец.

Они поняли, они все поняли. Они хотят ее убрать.

Почему этот тип не стреляет?! Ведь убить человека так просто!

Он не будет стрелять в толпе. На вокзале. Здесь его сразу возьмут. Здесь милицейские посты, кордоны, милиция следит за подозрительными людьми, за брошенными сумками — нет ли в какой из них взрывчатки. Ловят террористов, почему бы и убийцу не поймать. Нет, здесь он стрелять не будет. Ее загонят в западню. Ведь он бежит за ней. Она обернулась. Да, вон он. Вон его лицо в толпе. Он не теряет ее из виду.

Куда податься?! Она судорожно огляделась. Переулки, дома, нагромождения домов. Привокзальные офисы. Склады. Проходные дворы. Сюда! Она нырнула под арку. Обернулась на бегу. Преследователей было уже двое. Они бежали за ней, и в темноте гулко разносился топот их башмаков по асфальту.

Боже мой, Боже мой. Куда?! В подъезд. В подъезд нельзя, Алла. Они загонят тебя наверх, на чердак, как зверя. И спокойненько отстреляют, в темноте и тишине. Разве какая старуха выглянет, прошамкает: «Опять шумят в подъезде, ироды, спать не дают». Дальше! Она шарахнулась в темный проем двора. Топот ног был уже близко. Они рядом, Алка! Ты бегаешь быстро, но два здоровых, сильных, обученных-натасканных мужика без труда догонят тебя! И собьют тебя наземь одним ударом руки с пистолетом по лицу. Расквасят лицо вдребезги. Вот тебе и Любин Карнавал будет, во всей красе.

Господи, куда?! Сюда. Темный двор. Она забьется в закуток. Нет, все же надо открыть любую, какую угодно дверь и юркнуть куда-нибудь. Она зверь. Она зверек. Она зверь, и ее гонят. Они загнали меня в трущобы, я и не думала, что в центре Москвы такие дикие трущобы, я думала… Резкий, узкий луч света прочертил дегтярную черноту двора. Алла увидела перед собой дверь и кинулась в нее. Сердце ее готово было выскочить из горла.

Самое смешное, что букет маленьких тюльпанов она по-прежнему прижимала к груди.

Она увидела перед собой ступени, освещенные тусклой двадцатипятисвечовой лампой. Лестница вниз! Лестница в подвал. О мой милый, мой любимый, это ведь не твой подвал. Это чужой подвал, и здесь она найдет смерть. Я не хочу умирать! Никто не хочет умирать, девочка. Но это уже не имеет никакого значения.