Елена Крюкова - Железный тюльпан

Может, покурить, пока машина катится по ночной Москве? Может. Где сигареты, ага, в «бардачке». Зубы ловко зажимают бумажную соску. Я раскуриваю сигаретину виртуозно, одной рукой щелкая зажигалкой, другую небрежно держа на руле. Певица. Великая певица возвращается ночью домой. Неужели я настолько талантлива, что мой обман, наш с Беловолком обман никто не раскроет?

Зачем я показала Тюльпан тому нищему, тому мрачному человеку, что всегда жрет свой салат в «Парадизе»? Он выпил водки за мое здоровье. Как вдруг захотелось сациви. Помню, мы с девками, с Акватинтой и Серебро, ели сациви, аж за ушами трещало, пальчики в тарелку обмакивали, Витя смеялся, потому что на Толстой Акватинте была вуаль, настоящая такая черненькая парижская вуалька — вроде той, что так пошла бы Любе… мне. Я правильно сделала, что показала ему Тюльпан, хотя сама не понимаю, зачем я это сделала. У него такое лицо, у этого нищего. Такое мрачное, тяжелое. Раскосое, как у Чингисхана. У него лицо воина.

У него лицо убийцы.

Что ты несешь чушь, Алка. Опомнись. Затормози на красный. Уже мост через Москва-реку. Уже проспект Вернадского. Уже Раменки. Беловолк. Игнат Лисовский. Безымянный нищий в кабаке. Ты дура. Ты круглая дура, Алка. Ты же не сыщик. Корысть ли тебе думать об убийце. Да! Корысть! Я же сама живу сейчас под дулом страха. Под невидимым лезвием ножа. Чем делают такие маленькие круглые ранки на горле?!

— Сычиха! Это ты?! Это же не ты!

— Какого хрена…

— Иди ты! Это же Башкирцева, ты что, не признала! Здрасьте, Любовь Борисовна! Проходите, у нас не убрано…

— Черт, Алка, что, уже Рождественский карнавал начался, что ли, ты нас разыграла к шутам как по нотам, да?!..

Она видела — подружки обалдели. Стряхивая снег с рукавов шубки, сбрасывая песцовую шапку на руки онемевшей от изумления Толстой Аньке, Алла смеялась от души. Смеялась, хоть теперь, после того как она увидала в квартире Сим-Сима его труп, ей было не до смеха.

— Да ладно дуру-то гнать!.. Ты?!..

Инна протянула руку и бесцеремонно ущипнула Аллу за коротко стриженные, смоляно-черные густые волосы. Алла ударила ее по руке.

— Дерешься ты, надо отметить, все так же!.. Ну, Анька, это же Сычиха собственной персоной, поверь, только вся к чертям перекрашенная! Под Башкирцеву решила поработать?!.. Сбежала от Симыча, да?!..

Они не знают, что Сим-Сим убит. Они не знают.

— Ну разумеется, это я. Классно сработано, да?

— Класснее не бывает, — Серебро задыхалась от зависти и восторга. — Как тебе это в голову пришло? Стрижка супер, — Инна поцеловала кончики пальцев, — эпока Любиного «кабриолета»… двадцатые годы, твою мать… а я сяду в кабриолет и уеду, блин, куда-нибудь!.. сейчас в моде стиль ретро, всякие шимми, хримми… ты все просчитала верняк, Алка!.. Я всегда говорила, что у тебя тыква не пустая! Ты всегда мыслила железно, даже под кулаком Сим-Сима… у тебя всегда варил котелок, всегда, не то что у меня…

— Не хнычь. — Алла прошла в комнату, и девки заахали, рассматривая ее сапожки, ее платье, кольца на ее руках, ее самое. — Есть что пожрать?

— Есть, есть… Инка, тащи курятину… Мистика! Бред! Расскажи!

Она выложила девкам все. Все как есть, без утайки.

Она нарушила клятву, данную себе: никому и никогда. Там, где баба говорит, огонь горит, это же ясно. Серебро хохотала. Акватинта прижимала ладони к вискам.

— И вот я ему говорю, значит, Беловолку-то: это ты грохнул Любку! А он мне: ни хрена подобного! И смотрит на меня, будто хочет…

— …будто хочет, я понимаю. И ты…

— И я говорю: что будем делать? А он: я тебя сделаю…

— В каком смысле? Убью, что ли?..

— …сделаю Любкой. Ну, понимаешь, Анька, чтобы я поменяла имиджуху всю! Досконально! Стала ее двойником! Второй Башкирцевой! Чтоб никто ничего не понял!

— Ты ешь, ешь, я курочку с чесночком в духовке напекла, помнишь, как мы любили. — Акватинта пододвинула к Алле всю сковороду. — Ломай пальцами, не стесняйся, жри! Или тебе, после барского стола, наша кура говном глядится?!..

Пальцы Аллы окунулись в белое, пахнущее чесноком куриное мясо, поплыли в жире. Щеки ее вспыхнули. Ей отчего-то стало неимоверно стыдно. Она устроена, а девки?! Влачить существование уличной шалавы… Устроена — мягко сказано.

— Я подневольная скотинка. — Ее голос стал тяжелым, как чугун. Она не могла поднять глаз от растерзанного пальцами мяса. Ей показалось — это ее мясо приготовили в печке и растеребили, и грызут, и рвут на куски. — Мне туго, девчонки. Хрен редьки не слаще. Я пашу будь здоров. Иногда мне все это кажется кошмарным сном. И я щиплю себя за руку, чтобы проснуться, и не просыпаюсь. — Она задрала рукав черного трикотажного платья от Гуччи и показала синяки на запястье. — Интересно все так, правда?