Александр Звягинцев - Естественный отбор

Не успел Чугуев осмотреться, как в зал вошел грузный человек в домашнем халате и в ночном спальном колпаке. Было в этом обрюзгшем человеке что-то такое, что заставило полковника вытянуться по стойке «смирно».

«Коробов, — догадался он. — Вылитый член Политбюро ЦК КПСС…»

Человек подозрительно оглядел гостя с головы до ног, не подав руки, спросил:

— Полковник Чугуев?

— Так точно.

— Кто я, знаешь?

— Так точно. Коробов Виктор Иванович.

— У меня на лбу написано?

— Догадался…

— Люблю догадливых… Как насчет позавтракать, товарищ догадливый?

— Я, э… Я, собственно, в самолете… — растерялся от неожиданного предложения Чугуев.

— Брось, у меня тут по-свойски! — махнул рукой Коробов. — Мы у швицев в Альпах, а я тебя русскими щами, понимаешь, угощать буду. Немка-то моя, вишь, кислых щей на дух не переносит, вот по утрянке, пока она еще дрыхнет, я их тут, в тире, втихаря хлебаю. Люблю, понимаешь, все ядреное — нашенское. У швицев-то жратва без вкуса и без запаха. И сами они — без вкуса и запаха… — Подмигнув ему, Коробов подошел к пульту и нажал какую-то кнопку.

Через пару минут лакей во фраке и белых перчатках вкатил из боковой двери тележку с супницей, тарелками, запотевшим графинчиком и ломтиками поджаренного черного хлеба. Проглотив залпом приличную рюмку водки, Коробов сразу покраснел, на носу выступили капельки пота. Большую тарелку щей он выхлебал деревянной ложкой мгновенно и, проглотив под них еще рюмку водки, благостно откинулся в кресле.

— Теперь можно жить! — сказал он гостю, потеющему над своей тарелкой.

— Виктор Иванович, вы не скажете, где мне найти Николая Трофимовича Походина? — осмелился спросить Чугуев, когда со щами было покончено и лакей укатил тележку. — Сынок-то его, конечно, был, конечно, э…

— Недоумок был сынок, — выручил Коробов и, чему-то усмехнувшись, добавил: — А Трофимыча чего искать?.. Здесь скоро и встретишься с ним…

— Здесь? — удивился Чугуев. — А у меня информация, что в Венгрии, болеет Николай Трофимович.

— Болеет, болеет, — опять усмехнулся Коробов и подошел к пульту. — Я, кроме щей, по утрянке люблю, понимаешь, ленинской забаве потрафить. Владимир Ильич в бытность свою в Швейцарии был ба-а-альшой любитель пострелять из «браунинга», с которым никогда не расставался. И заметь, батенька, стрелял, говорят, вождь мирового пролетариата отменно, по-чемпионски.

Он нажал две кнопки на пульте. Из боковой двери появилась фигура в черном балахоне, а сзади послышался нарастающий шорох. Чугуев оглянулся — манекены за его спиной вращались с бешеной скоростью, падали на пол и тут же вскакивали, подпрыгивали вверх и летали над подиумом. Некоторые из них, как ему показалось, даже корчили свирепые рожи и угрожающе размахивали руками…

«Свят, свят! — мелькнуло у Чугуева. — Скачут, как черти в преисподней…»

Черный балахон открыл большой сейф, наполненный оружием всех систем.

— Стрелять после Афганистана приходилось, полковник? — спросил Коробов.

— Конечно!

— Посмотрим, посмотрим, какой ты снайпер! — пророкотал Коробов, кивнув на сейф. — Выбирай инструмент по вкусу…

Чугуев выбрал привычный русский «ТТ». Черный балахон вогнал в рукоятку пистолета обойму.

— Стрелять по мишеням на том парне, — показал он на арку с «Хабибуллой», который то скрывался за проносящимися «чертями», то появлялся на считаные секунды в створе между ними. Эта задача не была для Чугуева особо сложной. Тем более что Коробов, укрывшийся в будке с бронированным стеклом, пригасил свет на скачущих «чертях» и включил два верхних прожектора, осветивших «Хабибуллу» ярким светом.

— Неплохо, неплохо, полковник! — раздался усиленный динамиками голос Коробова после первых двух выстрелов Чугуева. — В сердце, в сердце ему целься, чтоб не мучился!..

В течение минуты он успел всадить в «Хабибуллу» еще четыре пули и уже ловил просвет для пятой, но «черти» на подиуме вдруг застыли как вкопанные…

В наступившей тишине послышался приглушенный стон.

За уплывающим куда-то вверх фанерным щитом с «Хабибуллой» в проеме арки показались чьи-то голые окровавленные ноги…

У Чугуева мороз полыхнул по спине.

— Спаси и помилуй! — прошептал он и закрыл глаза.

Когда открыл их снова, то чуть было не заорал благим матом… В проеме ярко освещенной арки стоял накренившийся деревянный крест… На нем, раскинув по перекладине стянутые цепями руки, висел окровавленный, истерзанный человек. Несмотря на хлеставшую из ран алую, дымящуюся кровь, человек был еще жив…