Андрей Ильин - Законник

Левой! Значит или левша, или…

Сан Саныч отшатнулся. Но не лицом, не так, как подвергшийся случайному нападению прохожий, а как бывший фронтовой разведчик — корпусом назад и вбок. Как разведчик, который участвовал не в одной рукопашной схватке на нейтральной полосе и имел возможность на практике усвоить простейшее правило, гласящее, что прямая угроза это не всегда основная угроза, а иногда только отвлекающий маневр. А кто того правила не понял, тот остался лежать на той нейтральной полосе с эсэсовским кинжалом в подреберье.

Сан Саныч правильно рассчитал прием противника, но не рассчитал своего возраста. У нападавших на него молодых ребят реакции были лучше.

Сверкнувший в полумраке арки нож достал его раньше, чем он успел уйти из-под его удара. Стальное лезвие пробило ткань плаща и ткань и подкладку пиджака и рубаху и вонзилось в тело. В тело Сан Саныча. Глубоко. Туда, где должно было располагаться сердце.

Где-то далеко закричала женщина. Но ее голоса Сан Саныч уже не слышал. Он почувствовал разрывающую грудь боль, увидел падающую навстречу его глазам мостовую и больше не видел и не чувствовал ничего.

Он стоял на лесной поляне, в армейском, второго срока ношения обмундировании пред строем своих, давно погибших товарищей. Стоял нынешний, семидесятилетний. Пред ними, навсегда молодыми. Стоял и чего-то ждал. Наверное, команды.

— Рядовой Дронов! — окликнул его подошедший сбоку старшина Дзюба, погибший в сорок третьем при переправе через безымянную белорусскую речку.

— Но я не рядовой. Я подполковник, — хотел поправить его Сан Саныч. Но не поправил. А ответил коротко и точно. Как предписывалось Уставом. — Я!

— Встать в строй!

— Есть!

И Сан Саныч шагнул. И встал в строй. В строй давно умерших и все еще молодых однополчан. И почувствовал там себя очень хорошо. Своим среди своих.

Сознание возвращалось долго. И с болью.

— Саныч, ты слышишь меня? Ты слышишь? — доставал, тревожил его чей-то далекий голос. — Ну скажи что-нибудь.

Его строй, его рота уходила куда-то вдаль. Он тянулся за ней, он пытался бежать, но не успевал, но пробуксовывал вдруг ставшими неподъемными ногами. Его рота уходила. Уходила без него.

— Ну Сан Саныч. Ну открой же глаза. Ну скажи хоть что-нибудь.

— Надоели вы мне все. Липучки!

— Ну вот видишь! Видишь, как славно! Видишь, как хорошо! — затараторил голос. Знакомый голос. Голос Бориса.

— Ну что? — спросил кто-то еще.

— Очнулся.

— Ну и слава богу.

Больничная палата. Белые стены. Белые халаты. Склоненные лица.

— Где я?

— На этом свете.

— Это я понял. Где конкретно?

— Вторая городская больница. Хирургическое отделение.

— Сколько я здесь?

— Трое суток.

— Выпить есть?

— Чего выпить? — не понял стоящий в изголовье доктор.

— Лучше бы спирта.

— Не обращайте внимания. Госпитальные рецидивы, — попытался замять возникшую неловкость Борис.

— Это когда это в госпиталях послеоперационным больным спирт давали?

— Давно. В сорок втором.

Сан Саныч попытался приподняться, но лишь застонал от боли и осел обратно на подушку.

— Эй, вы что это делаете, больной, — забегали, засуетились вокруг койки сестры.

— Доктор, когда я смогу выписаться?

— Экий вы быстрый. У нас более молодые пациенты неделями лежат.

— Я неделями не могу.

— Почему это?

— Доктор, можно вас на минутку, — тронул врача за локоть Борис.

— Зачем?

— Хочу попросить вас об одной услуге.

— Какой?

— Оставить нас с больным вдвоем. С глазу на глаз. Очень надо.

— Что вы здесь за комедию такую устраиваете, — возмутился доктор. — Зачем мне уходить? Зачем оставлять одних?

— Для конфиденциальной беседы. Понимаете, я его единственный наследник…

— Что?!

— И меня не вполне устраивает составленное им на мое имя завещание. Так вот, я хотел бы кое-что уточнить по данному вопросу. Пока еще есть возможность. Но так, чтобы посторонние уши ничего не слышали.

— Вы что, серьезно? — с недоумением, переходящим в раздражение, спросил доктор.

— Он серьезно, — ответил Сан Саныч. — Он самый серьезный человек, которого я когда-либо видел в жизни. Выйдите, доктор. Иначе он вытащит в коридор меня. Вместе с кроватью и этими вот трубочками. Очень вас прошу!

Врач только головой покачал. И вышел.

— Рассказывай, — первое, что сказал Борис, когда закрылась дверь.

— О чем?

— О том самом! О том, по какому такому поводу ты загремел на эту вот коечку.