Андрей Ильин - Обет молчания [= Маска резидента]

Но вот долгий и шумный выход всех заложников? Вариант второй, более надежный, так как позволяет собрать охранников вместе и сразу всех уничтожить. Изобразить эпидемию: валяться трупами на дне трюма, пока они не всполошатся. В конце концов, им нужны заложники, а не мертвецы. Собрать их всех в трюм и напасть. Нет, лучше позволить вынести почти бездыханные тела на воздух и там разом наброситься. Внезапный переход от пассивности к действию может обещать успех. Конечно, бандиты проверят, не дурят ли их пленники. Покричат, попинают ногами замершие тела (до проверки пульса в таких случаях обычно не опускаются). Это самый узкий момент. За подобных мне профессионалов я спокоен: не среагируют. Тренировали так, что хоть каблуками зубы кроши, хоть штыками тыкай, хоть в живот стреляй — стерпят, не могут они вздрогнуть или закричать, зная, что от их реакции зависит жизнь товарищей, но главное — успех операции. Если спецу надо прикидываться трупом, он будет трупом натуральнее настоящего. Тащи на анатомический стол, на куски режь — не пикнет. И лишь когда прозвучит команда, он оживет, встанет и выполнит поставленную задачу. Или, если так сложатся обстоятельства, умрет, ни жестом, ни стоном не выдав себя. Вряд ли способна на это публика, которая страдает даже от того, что ей некуда сходить в туалет. Не смолчат они, когда их ребра будет крушить чужой ботинок. Для этого надо уметь задавливать болевой страх. Тогда возможен третий вариант…

В конечном итоге я отработал с десяток вполне реалистичных планов спасения. А чем еще заниматься в замкнутом пространстве запертого трюма, как не думать? Любой из моих планов обещал 65–90 процентов успеха при возможной гибели 10–40 процентов пленников. Не самые плохие показатели. Наверное, ими были бы довольны самые въедливые преподаватели учебки. Наверное?

Нет, честно признался я сам себе, такие результаты не принял бы самый последний конторский инструктор. Да, я победил тактически — я завоевал свободу. Но я проиграл стратегически — я развалил легенду, я нарушил основополагающее правило Конторы, я пытался сохранить жизнь в ущерб данному мне заданию, в ущерб конспирации! Моя жизнь, равно как жизнь всех пленников, не может служить оправданием провала! Провал — абсолютный показатель. Провал — это всегда раскрытие маленького кусочка большой Тайны.

Если сохранение жизни не вредит делу — можешь позволить себе жить, если вредит — будь добр умирай, хоть один, хоть за компанию с тремя десятками сослуживцев: число здесь роли не играет. Когда для сохранения Тайны существования Конторы надо будет уничтожить всю Контору, это будет сделано безотлагательно, и последний, отдавший приказ о ликвидации начальник, убедившись в четком исполнении указания о повальной гибели подчиненных, недрогнувшей рукой сделает себе харакири.

Такая дисциплинированность поддерживается не сознательностью (сознание не может поставить чужое задание выше собственной жизни) — безнадежностью. Каждый работник Конторы знает: если ты поколебался, завалил операцию из-за естественного желания сохранить жизнь, у тебя ее все равно отнимут. Во имя сохранения Тайны. Ради прецедента неотвратимости наказания. Чтобы другим было неповадно. Чтобы не возникал соблазн ставить свою жизнь выше общей цели. Жизнь не может быть значимей Тайны! именно поэтому Контора практически не знает провалов. Страх неотвратимости наказания удерживает людей от предательства. Бессмысленно убегать от случайной смерти, чтобы попасть в лапы запрограммированной.

Я выиграл в единоборстве с бандитами и тем проиграл — вчистую. Я допустил самый крамольный из всех возможных для спеца проступков — возжелал жить любой ценой. Я думал о жизни, а не о сохранении Тайны. Если Контора об этом узнает, я буду строго наказан, даже за мысленный допуск такого.

Я расслабился. Я унесся в фантазиях непозволительно далеко. Стоп. Теперь без ошибок. Забыть о жизни, забыть о придуманных планах спасения! Теперь только в рамках разыгрываемой роли. Я туп, неразвит, до безумия опасаюсь за свою жизнь и в то же время совершенно не умею ее защищать. Я обреченный на умирание обыватель. При приближении смерти, как бы мне это ни было противно, я буду плакать, молить о пощаде, лизать сапоги палачей, а если они надумают меня избить, напрягу всю волю, чтобы не ответить инстинктивно на удар встречной смертельной атакой. Я позволю себя колотить, как только они пожелают: выбивать зубы, ломать ребра, отбивать внутренности. Я позволю с живого сдирать с себя кожу и в конечном итоге убить, но даже в последнее мгновение жизни не разрешу себе отступить от утвержденного мною образа. Только в одном случае я могу позволить себе выказать свои навыки — если впоследствии о них некому будет рассказывать!