Андрей Ильин - Диверсия [= Федеральное дело]

Выиграл он этот забег.

Или позорно проиграл.

— Отсюда мы можем сделать следующие предварительные выводы…

— Обработка информации закончена, — доложил «бригадир» программистов.

— Всей?

— Всей. Кроме не поддающегося восстановлению брака.

— Чем был вызван брак?

— Частичной утратой исходного материала. По объективным, не зависящим от нас причинам.

— По каким причинам?

— Технического свойства. Один из транспортных самолетов при посадке потерпел аварию. Не выпустилось шасси или что-то в этом роде. В общем, самолет загорелся.

— Какими были последствия?

— Относительно благополучными. Пилоты спаслись…

— Меня не интересуют пилоты. Меня интересует груз. Что с ним стало?

— Частью сгорел. Частью был залит пенообразующими жидкостями. Частью сохранился.

— То есть были невосполнимые утраты?

— Были. Но не очень значительные. Порядка двадцати процентов от общего веса груза сразу и еще десяти впоследствии. Техника не смогла воспринять испорченный текст.

— Почему мне ничего не доложили?

— Мы не придали этому значения. Утрата входящего материала от общего числа всей переработанной информации составила ничтожную долю. Едва ли десятую часть процента. Вряд ли она могла как-то повлиять на конечный результат.

— Больше брака не было?

— Нет.

— Можно взглянуть на итоговую таблицу?

— Пожалуйста.

На экране появились колонки цифр.

— Что это?

— Общее количество входящей информации. Далее — обработанная информация. Далее — невостребованная…

— Что значит невостребованная?

— Вся та, что была отсканирована, но не была использована. От первого до последнего листа.

— Она уничтожена?

— Нет. Сархивирована и помещена вот в эти файлы. При необходимости мы можем ее восстановить в полном объеме.

— Хорошо. Дальше.

— Файлы по разделам поиска. В том числе по отдельно взятым языкам. Файлы…

— Довольно. Я все понял. Информация защищена?

— Да. Стандартно.

— Подготовьте мне для работы следующие файлы. — Аналитик ткнул пальцем в экран. — И установите на них дополнительные пароли.

— Какие?

— Я скажу позже. Впрочем, нет. Подготовьте компьютер к вводу паролей. Остальное я сделаю сам. Лично.

— Что еще?

— Все.

— Наша работа закончена?

— На данном этапе да. За остальное пусть ваша голова не болит. Остальное — мое дело.

Остальное было делом Аналитика. Компьютер мог отсканировать, обработать, систематизировать информацию. Мог из миллионов слов выцепить нужные. И увязать их с другими. И с третьими. Но он не мог превратить эти добытые из тонн пустой бумажной породы сведения в логически выстроенный сценарий. Сценарий переустройства общества. Чужого общества.

Это мог сделать только человек. Это мог сделать только один человек.

Только Аналитик.

— Доложите Президенту, что механическая обработка информации завершена. Что я приступаю к ее анализу.

— Если он спросит о результате?

— Скажите: результат будет.

— Когда?

— Надеюсь, при жизни нашего поколения. Хотя гарантий дать не могу. Все. Меня ни с кем, ни по каким вопросам не соединять. Можете говорить, что я умер.

— А если позвонит Президент?

— С ним тоже.

— Даже с Президентом?!

— С ним — в первую очередь.

Аналитик занял целую комнату. У которой не было окон и ключ от которой был только у него одного.

Он раскатал на полу гигантский рулон бумаги и, прохаживаясь по нему, как по ковру, стал наносить толстым фломастером какие-то знаки.

Он не мог мыслить масштабно, глядя на экран компьютера. Ему нужна была наглядность. Он хотел видеть всю информацию и разом. Как военачальник, готовящийся к битве, — все поле боя, а не отдельный, с ограниченным обзором окоп.

Разрывать мысль на куски, на отдельные, вмещающиеся в экран файлы значило убивать мысль. Она не могла нормально развиваться и жить, будучи расчлененной на составные, пусть даже стыкуемые части. Она могла так же, как человек, или существовать в полном объеме, то есть целиком, или умереть в муках.

Аналитик ходил по рулону бумаги. От компьютера — в угол. Из угла — к компьютеру. И от компьютера — в центр. В другой угол. И еще в один. Без остановки. Как механическая кукла.

Направо.

Налево.

Прямо.

И каждый такой проход оставлял на бумаге понятный только ему значок, или столбец слов, или цифры.

Скоро бумага действительно напоминала ковер. Потому что на нем не было ни единого свободного места.