Андрей Ильин: Мы из Конторы

Итого…

— Да вы что — это не я! — благим матом орал Herr Kuznezov.

— Но машина была ваша!

И ему показали три десятка фотографий номеров его машины, сфотографированных автоматическими камерами.

— Но это не моя машина!

У меня вообще нет машины!

— Но вы купили ее, согласно купчей, оформленной…

— Я ничего не покупал! И никуда не ездил! Я сидел в Матросской Тишине. В СИЗО. В тюрьме. В России.

— Почему вы сидели в России в тюрьме? Вы совершили какие-то противоправные действия? В чем вас обвиняли?

— В грабежах, изнасиловании и убийстве, — тихо ответил Herr Kuznezov.

— О! Я-я!.. — воскликнули полицейские, подумав, что поймали крупную рыбу из русской мафии. — Мы задержим вас до установления вашей сомнительной личности. Мы пошлем в Россию запрос…

Тут Кузнецов вовсе сник, поняв, что сидеть ему теперь минимум полгода, потому что раньше бумага из России ни за что не придет…

И Herr Kuznezov сел в тюрьму. На этот раз в немецкую.

Не повезло Herr Kuznezov…

А все потому, что вначале сильно повезло!..

Радость была нежданная и несказанная — блудное дитя вернулось в свой дом!

Хотя давно уж не дитя.

И вернулось не в свой дом — а в чужой.

Но — вернулось!

Анна Михайловна была счастлива до слез. Вернее, до рыданий. Точнее — до истерики!

— Где… где ты был?

— Ну что ты в самом деле, ну был и был. Вернулся ведь, — успокаивал ее как мог Николай Петрович. — Вот он я.

Но Анну Михайловну все равно грыз червь сомнения. Чисто женский.

— Скажи… Признайся… Ты был не один, ты был с бабой? Только честно!

— Ну с какой бабой? Я был с мужиками!

— Но почему ты не позвонил, не написал?

— Потому что оттуда, где я был, — не позвонить! — загадочно отвечал Николай Петрович.

— А где ты был? — вновь начинала подозревать худшее Анна Михайловна.

— А ты никому не скажешь? — понижал тон до шепота Николай Петрович.

— Ну конечно — нет, — так же шепотом отвечала Анна Михайловна.

Значит, скажет!.. И пусть скажет. Лучше пусть скажет она, чем он сам. Ей поверят больше, чем ему. Сплетням всегда верят больше, чем признаниям.

— Я был в тюрьме.

— Где?!

— В тюрьме. Вернее, в следственном изоляторе.

— Ты кого-то изнасиловал? Бабу?! Ты с ней жил, а она написала на тебя заявление?

Ну вот, опять она про свое! Про одно и то же!

— Никого я не насиловал. И не грабил! И не убивал! Хотя на меня хотели повесить пару дел. Ты ведь знаешь, как это у нас делается — взяли по пустяку, по пьянке и стали крутить, добиваясь признаний.

— Бедный ты мой! — всплеснула руками Анна Михайловна. — Тебя, наверное, били?

Он промолчал. Видно, ему не хотелось вспоминать о том, что он пережил. Тем более рассказывать. Чтобы не сбиться. И не сказать лишнего. Лучше уж ему оставаться молчуном.

— Ой, прости меня, дуру! Я ведь, грешным делом думала, что это она, разлучница, что баба!..

— Нет — не баба…

Не баба — мужик — офицер — полковник Городец!

— Ну все, все, пошли спать…

Но только что-то не спалось Николаю Петровичу — лежал он, обняв спящую Анну Михайловну, да все думал.

О чем?

О разном — о Германии, о полковнике Городце, о себе…

Почему ему разрешили вернуться назад, сюда? Почему не послали куда-нибудь в тридевятые края на Камчатку или Сахалин?.. Непонятно! Не должны были!.. Не по правилам это… Не по их правилам…

А ему вдруг сделали поблажку!..

Как все это понять? Или не понимать — даже не пытаться? Потому что все равно — не понять!.. А просто жить до следующего в местной газете объявления. Жить и ни о чем не думать, как живут миллионы сограждан.

Счастливо живут, хоть о том не догадываются.

Жить и надеяться, что его оставили в покое, что о нем забыли!

Просто жить!

В полное свое удовольствие.

Радуясь каждому новому дню.

А там…

А там — будь что будет!.. Потому что то, что он прожил — у него уже не отнять. Никому!..