Илья Деревянко - Штрафники

– Оба целы? – первым делом спросил генерал.

– Оба, – ответил я и неожиданно для себя добавил: – Пока…

– Никаких пока! Все! Приключения закончились! – весело воскликнул Борис Иванович. – Через полчаса за вами прилетит «вертушка». Вы где конкретно находитесь?

Сверившись с картой, я назвал точные координаты.

– Отлично! Двигайтесь строго на север, через небольшой лесок. Сразу за ним поле. На него и сядет вертолет… «Пока!» – вдруг передразнил он. – Пессимист вы, майор! Район там спокойный, ни одного ЧП не зарегистрировано. Бандформирований, по нашим данным, нет и в помине.

– А как же отряд Мясоруба? – ехидно осведомился я.

– Покойный Капустин сидел тихо, не высовывался, на близлежащие села не нападал, – беззлобно парировал генерал. – Если и безобразничал где, то за многие километры от своего логова или… совсем не безобразничал. Ждал назначенного англичанами часа «X». В общем, Корсаков, не беспокойтесь. Смерть прошла стороной. Облапошилась Костлявая! И ничего… абсолютно ничего с вами случиться уже не может. Через несколько часов будете в Н-ске, и я с удовольствием пожму руки вам обоим. До встречи!..

Борис Иванович жестоко ошибался. «Костлявая» отнюдь не облапошилась. Она, оказывается, постоянно следовала за нами по пятам с окровавленной косой на изготовку и лишь выжидала подходящий момент…

В упомянутом выше реденьком лесочке мы внезапно наткнулись на трех дико обросших, ободранных и отощавших боевиков.

Как позже выяснилось, они представляли собой остатки разгромленного батальоном «Восток» отряда Рашида Алибекова и тайными тропами, минуя населенные пункты, пробирались в Грузию.

Я заметил их первым и тут же открыл огонь на упреждение. Двое бандитов скончались мгновенно. А третий, в агонии, нажал спусковой крючок, израсходовав последний оставшийся у него в автомате патрон.

– Ну, брат, теперь точно все! – обернулся я к Косте и… остолбенел. Мой лучший друг лежал на траве, широко раскинув руки. На груди, под левым соском, набухало кровавое пятно. Еще не веря произошедшему, я приложил палец к его сонной артерии. Пульс отсутствовал. В остановившихся глазах Сибирцева отражалось синее небо. А на губах, как мне почудилось, застыла слабая, радостная улыбка. Костя был мертв! Та самая, единственная, пуля, выпущенная фактически дохлым противником, попала ему прямо в сердце!

– Нет, – прошептал я, опускаясь рядом с ним на колени. – Нет! Не может быть!…

– Не-е-е-ет!!! – я отшвырнул в сторону «вал», схватился обеими руками за голову и горько, отчаянно зарыдал, не видя, не замечая ничего вокруг…

Таким меня и обнаружили люди генерала Нелюбина, за две минуты до нашей встречи с боевиками приземлившиеся на «вертушке» в двадцати метрах от кромки леса и услышавшие отдаленный, одиночный выстрел. «Боевая психическая травма», – взглянув на меня, решили они и вкололи мощное успокоительное. Я, если честно, не видел их приближения и даже не почувствовал укола. Лекарство между тем подействовало быстро. Я прекратил рыдания, обмяк, повалился на траву и отключился на двенадцать часов. Нелюбинцы из подручных средств соорудили две пары носилок и отнесли в вертолет два неподвижных тела. Одно мое – бесчувственное, второе Костино – мертвое. В Н-ске нас выгружали тоже на носилках и отвезли одного в госпиталь, второго – в морг. Пожать обоим руки генералу не довелось…

Две недели спустя

Западные СМИ скромненько умолчали об уничтожении четырех лагерей террористов, а заодно – целой стаи представителей британских спецслужб. В том числе нескольких «птиц» о-очень высокого полета! Очевидно, закулисные хозяева «свободной прессы» благоразумно решили – если уж получили по башке своей собственной, старательно изготовленной дубиной, то лучше сделать вид, будто вовсе ничего не произошло.

По российскому телевидению в программе новостей показали останки лагеря Капустина-Мясоруба и торжественно сообщили: «В результате тщательно спланированной и подготовленной спецоперации уничтожено крупное бандформирование общей численностью до пятидесяти (?!) человек. Среди ликвидированных такие одиозные фигуры, как…»

(Далее зачитали целиком составленную мною ведомость на выдачу аванса. Не упомянув, правда, о деньгах и о персоне «казначея». – Д.К.) На этом официальная часть закончилась. А неофициальная… В Конторе нам с Сибирцевым пели дифирамбы, слагали о нас легенды и ставили в пример молодым курсантам школы ФСБ. Обещанные звезды Героев, разумеется, вручили. Мне лично в руки, от имени Президента. (Сменил-таки гнев на милость.) А Костину – заплаканной, убитой горем вдове… После гибели мужа Алла действительно в корне изменилась. Она полностью раскаялась, бросила пить, блудить, хамить, злобствовать. Вновь полюбила сына с дочерью и относится к ним с трепетной, подлинно материнской заботой. Кроме того, Алла ходит в церковь на каждую службу. Подолгу исповедуется, припоминая все совершенные в жизни гадости, и искренне рыдает у иконы Богородицы. Секретарша Рябова, капитан Клавдия Богатырева, взяла над вдовой шефство. (Клава-то, как выяснилось, наполовину молдаванка, и их с Сибирцевой матери какие-то там родственницы.) Алла много раз выражала желание повидаться со мной, узнать о последних минутах жизни любимого супруга, но я упорно уклонялся от встреч с ней и делал вид, будто не замечаю частых намеков Клавы, с которой, как вам известно, нас связывали не только служебные отношения. Потом я получил от начальства долгожданный отпуск, отключил мобильный телефон, на городской поставил автоответчик и большую часть времени проводил далеко за городом. Но не на многолюдных песчаных пляжах областных водохранилищ, а на берегу тихой, мало кому известной лесной речки в 60 километрах от Н-ска. Возвращался я оттуда ближе к полуночи и, таким образом, полностью самоизолировался от сослуживцев.