Илья Деревянко - Штрафники

– Сибирцев тоже такой? – поинтересовался директор.

– Почти, – вновь улыбнулся Нелюбин. – Он в настоящий момент по психологическому настрою здорово напоминает «осеннего» Корсакова. Жена, стерва и алкоголичка, в прямом смысле довела его до края пропасти. Однако есть одно существенное отличие. В глубине души Сибирцев мечтает умереть, но не может позволить себе подобной роскоши. Причина – дети! Он боится, что без отца, оставшись с матерью-пьянчужкой…

– Понятно. Можете не продолжать, – перебил директор. – И как, если не секрет, вы собираетесь решить данную проблему?

– Просто, – на сей раз Борис Иванович улыбаться не стал, – с 21 мая госпожа Сибирцева находится в подконтрольной нам психушке и просидит там до конца жизни, если не пожелает исцелиться. Нет, не медикаментозно… Это все чушь!.. Вы помните, КАК избавился от пьянства наш судмедэксперт Ильин?

Директор утвердительно кивнул.

– Так вот, – продолжал Нелюбин, – если она вдруг прозреет и добровольно согласится на такого рода духовное лечение – ее счастье. Если нет – лишим родительских прав и сгноим в психушке. А семья Сибирцева в любом случае будет получать пожизненную ежемесячную компенсацию в размере… – Тут генерал-лейтенант назвал весьма приличную сумму в иностранной валюте.

– Разумно, – согласился директор. – Но все-таки жаль детишек. Ни отца, ни матери… Знаете что – вы приставьте к ней Ильина. Он превосходный психолог. К тому же сам немало пострадал от «зеленого змия». Надеюсь, он поможет прозреть этой… как ее… впрочем, неважно!

– Превосходная идея, – без тени подхалимства восхитился Нелюбин. – Так и поступим… Ну а теперь, если не возражаете, обсудим некоторые нюансы предстоящей операции…

Майор ФСБ

Корсаков Дмитрий Олегович

Очнувшись от тяжелого, не освежающего сна, я несколько минут полежал на шконке, полностью возвращаясь в реальность, потом встал, напился холодной воды из-под крана, прилег обратно и закурил сигарету, стряхивая пепел в пустую консервную банку из-под ананасов, оставшуюся, надо думать, от прежнего постояльца. Вот уже два дня меня не тягали на допросы. Вероятно, завершили расследование и в настоящее время решали мою дальнейшую судьбу. А я, будучи оставлен в покое, предавался безделью. День-деньской лежал пластом (последствия травмы головы еще давали о себе знать), читал книги из тюремной библиотеки, смотрел новости по телевизору и часто против собственной воли проваливался в сон. (Сказывалась накопленная за годы усталость.) Ничто из вышеперечисленного здесь не возбранялось. Здесь – это в небольшой собственной тюрьме Аппарата внутренних расследований. (Просьба не путать со знаменитым Брюсовским СИЗО.) Тюрьма располагалась в подвалах Конторы, и о ее существовании практически никто не знал, включая кадровых сотрудников ФСБ. Например, я сам, прослуживший в Конторе без малого десять лет, был сильно удивлен, попав после ареста сюда, а не в хрестоматийное Брюсово. Итак, порядки в секретной тюрьме были достаточно либеральные, кормили сносно (не хуже, чем в общественной столовой советских времен), а следователи отличались исключительной вежливостью, и, даже загоняя вам иголки под ногти, обязательно извинялись за причиненное неудобство… (Это не выдумка, а личные впечатления. В начале следствия меня однажды подвергли допросу в режиме «Б». – Д.К.) Разумеется, существование «аппаратной» тюрьмы держалось в тайне не просто так. Дело в том, что тут действовали не общегосударственные законы, а инструкции для внутреннего пользования. Степень виновности устанавливалась не судом, а некой группой высокопоставленных товарищей, и ими же определялся род наказания – начиная с разжалования и отправки в какое-нибудь тухлое местечко и заканчивая физической ликвидацией. Когда я еще находился в общей камере, то вдоволь наслушался рассказов о том, как эти ликвидации осуществлялись. Самое простое и гуманное – «не вернулся с задания». Родственников уведомляли – ваш муж (отец, сын, брат) спешно отправлен в служебную командировку в «горячую точку». А спустя определенный промежуток времени скорбно извещали: «Такой-то такой-то погиб смертью храбрых при выполнении задания», выдавали на руки «цинк» с телом, хоронили «героя» за казенный счет и даже выплачивали семье денежную компенсацию. Теперь понятно, в чем гуманизм?! Другой способ – «несчастный случай» – никаких льгот семье не давал. Тело казненного (под завязку накачанного спиртным или наркотиками) «случайно» находили где-нибудь на окраине города или за Кольцевой дорогой. Иногда в разбитой машине, иногда в петле с прощальной, но жутко бредовой запиской в кармане. Однако начальство и тут ухитрялось выступить в роли благодетеля. Родственникам конфиденциально говорили: «Ваш (имярек) вел аморальный образ жизни, отчего и помер. Но мы готовы не предавать дело огласке, не марать память покойного. А посему забудем навсегда: мы о вас, а вы о нас»… И наконец, третий способ для «особо отличившихся». Назывался он «Всероссийский розыск» (иногда «Международный»). Приговоренного засовывали живьем в кремационную печь, снимали данный процесс на камеру (секретный отчет о проделанной работе) и объявляли во всеуслышание (не через СМИ, но достаточно громко): – «Такой-то такой-то совершил тягчайшее должностное преступление и подался, сволочь, в бега. Всем, кто может сообщить о нем хоть какие-нибудь сведения, гарантируем крупное вознаграждение». Правда, последний способ применялся крайне редко. И не всегда можно было понять: то ли «особо отличившегося» действительно поджарили, то ли он и впрямь исхитрился удрать за пределы страны, как, например, мерзавец Литвиненко.