Андрей Дышев - Крымская ракета средней дальности

– Отменить? – Врач вскинул вверх брови. – Но почему? Я назначил вам всего пару уколов, которые приведут в порядок ваши нервы и повысят иммунитет.

– Отмените все назначения, – твердо повторил я.

– Вы меня удивляете, – признался врач. – Почему вы отказываетесь лечиться?

– Тотальная непереносимость лекарств! – выпалил я.

– Так не бывает, – тотчас опроверг меня врач, но, не желая провоцировать меня на новую ложь, пожал плечами и холодно заметил: – Впрочем, это ваше право – принимать лекарства или нет. Никто не будет вас насиловать. Скажете медсестре, что отказываетесь от уколов.

Считая, что проблема решена, он повернулся к проходной, но я снова схватил его за руку.

– Нет, доктор, нет! – зашептал я. – Я хочу, чтобы вы персонально, своим личным указанием отменили все назначенные нам процедуры.

– Это для вас так принципиально?

– Крайне принципиально! – подтвердил я.

Врач вздохнул. Ему не хотелось возвращаться в больницу, которая за долгие годы врачевания ему осточертела. Он уже думал о квартире, о диване и традиционных ста граммах армянского коньяка.

– В таком случае вам придется дать мне расписку, что вы отказываетесь от лечения, – сказал он. – А это значит, что я снимаю с себя всякую ответственность за ваше здоровье. И даже за жизнь…

Черт подери! Мне показалось, что в этих словах врача скрыт какой-то недобрый намек. Я постарался внимательнее рассмотреть его глаза, но врач уже отвернулся и, глядя на желтые окна приемного отделения, выжидающе спросил:

– Ну, так как? Согласны?

– Согласен, – ответил я.

Мы пошли назад. Врач шел на полкорпуса впереди меня, а я, приотстав, озирался по сторонам и думал о том, не подпишу ли этой распиской смертный приговор нам с Ирэн. Впрочем, эта мысль была нелепой и ничем не обоснованной, просто моя психика, утомленная долгим соседством со смертью, бурно реагировала на всякое упоминание о старухе с косой.

Врач завел меня в ординаторскую, положил на стол лист бумаги, ручку и сказал:

– Пишите расписку, а я пока поднимусь к дежурному врачу.

Едва я поставил точку под распиской, врач вернулся. Он взял лист, больше половины которого занимала моя размашистая подпись «Мухин», внимательно прочитал, удовлетворенно кивнул и спрятал расписку в сейф.

– Что ж, – сказал он. – Я отменил вам все процедуры. Даже температуру вам не будут мерить. Не понимаю, однако, в чем теперь смысл вашего пребывания в больнице.

Он выпроводил меня из ординаторской, запер дверь на ключ и направился к выходу. У самой лестницы врач остановился и, смерив меня проницательным взглядом, сказал:

– У меня складывается впечатление, что вы просто симулируете. Потому что не хотите давать свидетельские показания.

Не ожидая от меня какой-либо реакции на эти слова, он повернулся и стал спускаться по лестнице. Я в некотором смятении пошел в свое отделение. Врач догадался, что мы симулируем потерю памяти! И теперь наверняка он сообщит о своих подозрениях в прокуратуру, которая занимается расследованием инцидента с самолетом. Если мы не сбежим из больницы до утра, то с большой долей вероятности сменим больничные койки на нары следственного изолятора.

Я зашел в коридор, залитый синим светом, стараясь ступать по линолеуму бесшумно, хотя сделать это в тяжелых матросских ботинках было практически невозможно. Ни в холле, ни за столом никого не было, и глухую тишину изредка нарушали лишь бессвязное бормотание больных да надрывный сухой кашель. Я осторожно приоткрыл дверь палаты и юркнул внутрь.

Луна спряталась за тополями, растущими напротив окон, и в палату не проникала даже малая толика света. Я решил не будить Ирэн. Что толку, если она будет вместе со мной бдеть всю ночь? Только измучит себя, и утром мне придется выносить ее на руках. А я сейчас загорожу вход табуретками, поставлю сверху графин, а на него надену стакан. И пусть кто-нибудь попробует сюда войти бесшумно.

Я на ощупь подошел к койке Ирэн, отыскал в потемках табурет и уже поднял его, как вдруг меня насторожил странный звук. Точнее сказать, меня насторожило отсутствие звука. Я не слышал дыхания Ирэн. Страшное подозрение, словно кипятком, ошпарило мое сердце. Я сел на край койки и тихо позвал:

– Ирина! Ирина, проснись!

Никакого движения! Я провел ладонью по простыне, схватил руку Ирэн и сжал запястье. Пульс не прощупывался! Меня прошибло холодным потом. Не может быть! Только не это! Только не это!

– Ирина!! – крикнул я и скользнул рукой по ее ледяному лицу. Холодные щеки, холодные губы, заостренный подбородок… Сонная артерия молчала… Это уже когда-то было! Все повторялось! Моя ладонь уже как-то сдавливала шею женщины, и жизнь не отзывалась под тонкой кожей, и чувство бессилия и безысходности разрывало мою душу. – О господи! – воскликнул я, и горячие слезы накатили мне на глаза. Почему я позволил ей заснуть! Как я посмел оставить ее одну, беззащитную, беспомощную! Ирина, милая, прости меня! Прости!