Андрей Дышев - Крымская ракета средней дальности

Опять разворот! Скорость упала до критической отметки. Еще мгновение – и начнется сваливание. Я толкнул вперед рычаг газа и надавил правую педаль. Теперь гарнизон проплывает по правому борту. Я таращил глаза, рассматривая газоны, белые полоски бордюров, крохотный памятник с протянутой рукой, похожий на шахматную пешку… Еще доворот… Казалось, крыло сейчас разрежет крышу особняка, на фасаде которого развевался флаг… Наверное, это штаб. Рядом с ним – беготня. Люди, как клопы, разбегаются в стороны. Кто-то машет руками. Может, мне? Солдаты в таких дебрях наверняка соскучились по цивилизации и проявляют обыкновенный мальчишеский восторг при виде самолета…

Ах, блин горелый!! А это что стоит рядом со штабом?! «Лендкрузер»!! Он!! Тот самый!! Я невольно заорал от избытка чувств, а рука, против моей воли, стала давить на рычаг, заставляя самолет опустить нос и нацелить его на джип. Как жаль, что я сейчас не в кабине «Су-27»! С каким бы наслаждением я надавил бы на гашетку, посылая огненный смерч в джип… Значит, вот где ты гнездишься, тварь! Вот твоя нора! И я сейчас парю над тобой, и мне хочется открыть фонарь и помочиться вниз! Поиграл в прятки, ублюдок? Спрятался от меня, выродок? Теперь я разворошу твое гнездо, чего бы мне это ни стоило!

Я вовремя опомнился, с силой толкнул рычаг газа вперед, и крылатая машина, которая уже едва держалась в воздухе, стала набирать скорость. Последний вираж… Плац, спортивный городок, казармы… Опять стрельбище… Эх, солдаты, знали бы вы, какой негодяй командует вами…

И тут вдруг мне показалось, что самолет своим брюхом зацепил острые колья забора. Он затрясся, как в судорогах, звук мотора захлебнулся и затих. Лопасть винта замерла прямо на моих глазах. Я услышал то, чего не слышал еще никогда: как шумит ветер за бортом, когда самолет летит. Вокруг меня, стремительно поднимаясь к облакам, засверкали желтые полоски трассеров. Раздалось несколько глухих хлопков, с каким, наверное, лопаются барабаны… Я не успел понять, что произошло, как самолет стал заваливаться набок. Ужас словно заморозил меня, сделал тяжелыми и бесчувственными руки и ноги. Кресло вместе с полом уходило из-под меня. Неимоверными усилиями я заставил себя схватиться за ручку управления двумя руками… Надо попытаться спланировать… Но высота слишком мала, чтобы выйти из сваливания и перейти в горизонтальный полет… Какой ужасный, невыносимый свист за бортом!.. Земля приближалась. Деревья росли, тянулись ко мне, словно щупальца гигантского осьминога… Самолет медленно выравнивался. Но слишком медленно! И все равно – разницы никакой, как он падает. Все равно ему некуда садиться – кругом деревья…

До крови закусив губу, я потянул ручку на себя, пытаясь хотя бы уменьшить скорость снижения и продлить еще на несколько секунд эту агонию. Я успел увидеть, как крылья срезали несколько самых верхних веток, мгновенно превратив их в силос, а потом раздался страшный треск, фонарь накрылся чем-то темным, спутанным; он лопнул и стал крошиться, словно плитка белого шоколада…

И все. Мрак забвения. Ни боли, ни мыслей, ни звуков. Жизнь ушла в пятки и там затаилась.

Мне казалось, что кровь заливает глаза. Нет, не просто заливает, а что я тону в ней. Все, что меня окружало, было кровью. Может, я уже растворился в ней и стал вишневым, желеобразным сгустком? Что это? Скорее жизнь или скорее смерть? Но я ощущал движение воздуха на лице, я улавливал запах – нет, не тошнотворный крови, а горьковатый аромат сосновой смолы… Я все больше воспринимал себя. Я лежу. Нет ни боли, ни волнений. Мои глаза закрыты, но кровавый свет пробивается сквозь веки…

Я чуть приоткрыл глаза. Маленькое «деревенское» окно с двумя створками. Нижняя часть его закрыта занавеской на проволоке. Верхнюю заполняет огромное красное солнце. Закат. День подходит к концу. Какой день? Неужели все тот же, когда я самовольно взлетел без инструктора, а потом стал кружить над воинской частью, да еще и спикировал на «Лендкрузер», стоящий у штаба? Что было потом? Часть жизни вырвана из сознания…

Я пошевелил головой, словно хотел определить габариты, какие занимало мое тело на этой планете. Мои руки лежали поверх одеяла, голова уютно пристроилась в середине продавленной подушки. Подо мной поскрипывала железная койка, выкрашенная белой краской. Рядом – тумбочка, исписанная вдоль и поперек аббревиатурой «ДМБ». Комната маленькая, с белыми стенами. В ней никого, кроме меня. В разных углах стоят еще две койки, заправленные так аккуратно, что создается впечатление, будто вместо матрацев под одеялами лежат гранитные надгробные плиты с идеально ровными краями, а в наволочках спрятаны чемоданы. Это больница?