Сергей Самаров - Специальный рейд

– Пригнись... – приказал Адлан жене.

Она сама пригнулась, как куст дикой прибрежной алычи, и накрыла собой сына, оберегая.

Адлан стрелял из окна машины. Из разбитого окна. Маленький Арчи смеялся и пытался выбраться из-под матери, принимая это за веселую игру, за продолжение той игры, когда подбрасывало машину. И совсем не боялся выстрелов. Совсем не боялся громких, резких мужских криков. Он думал, что мужчины тоже играют.

– Вправо забирай... – закричал человек, сидящий спереди. – Вправо! Слева гранатомет...

А потом что-то ударило в машину, подбросило ее. Почти сразу же запахло гарью. И больше Зарема ничего не помнит.

Она пришла в себя и как-то сразу поняла, по запаху, что ли, по тишине ли вокруг, что находится в больнице. Рука была в гипсе, голова обмотана бинтами так туго, что было больно. Должно быть, больно было не из-за повязки. Но ей казалось, что именно из-за бинтов и идет к ней боль, пульсирует точечными ударами в горящем лбу. Память не покинула ее, и все происшедшее Зарема помнила хорошо. Но больше всего помнила страх...

– Арчи... Адлан... – глядя на медсестру, которую увидела со спины, произнесла она едва слышно.

– Что тебе, милая?.. – Медсестра повернулась на голос, склонилась над Заремой. Пожалуй, помоложе ее самой, рыжая и веснушчатая, русская.

Зарема долго рассматривала незнакомое, приветливое и простодушное лицо.

– Сын где? Муж? – при произнесении слов трескались пересохшие губы, словно слова хотели выходить наружу только с кровью.

– Сын в детской палате. Он жив... – сказала медсестра.

Если спрашивают про двоих и про одного говорят, что он жив, это значит, что второй погиб. Но Зарема переспросила:

– А Адлан?

Веснушчатая не ответила, посмотрела даже испуганно.

– Адлан... Муж...

– Я... Я не знаю...

И только тогда Зарема все поняла.

Она стала в двадцать один год вдовой.

Ей еще не разрешали вставать. Ночью она сама попробовала сесть, но даже в таком положении голова закружилась так сильно, что пришлось сразу же лечь, чуть не упасть перевязанной головой в жесткую больничную подушку. И после этого ее сильно тошнило. А утром сказали, что сына приведут к ней в палату повидаться.

– Арчи, – позвала Зарема, когда его только ввели в дверь. Голос не слушался, был слабым, и она его словно проглатывала вместе со слезами волнения. Арчи не услышал, хотя в палате стояла тишина.

Он только хмуро смотрел по сторонам, по-взрослому чуть набычив голову, чего раньше никогда не делал. Даже когда обижался и капризничал, что со всеми детьми бывает. Но мать не услышал.

– Арчи... – позвала она громче и подняла руку.

Она опять увидела, что сын не слышит ее. И поднятую руку заметил только тогда, когда медсестра, что привела его, показала:

– Вот и мама...

Арчи смотрел и не узнавал. Бинты на ее голове мешали ему узнать мать. Он никогда не видел мать в таком виде. Но медсестра подвела его ближе. Теперь они смотрели глаза в глаза. Арчи чего-то ждал, взгляд его ждал. Он не бросился к ней, не прижался, не засмеялся заливисто и радостно. Смотрел и ждал.

Ждала и она, что он вот сейчас, вот через секунду заговорит, залопочет, обрадуется.

А он не радовался.

Она поняла не сразу: Арчи ждал, что услышит голос матери.

Но он его не слышал... И потому не понимал, что происходит. Мальчик оказался в другом мире.

В непонятном и беззвучном...

...Два года прошло.

Зарема больше не слышала от сына ни одного слова. Почти не слышала... Иногда сын издавал в волнении отрывочные звуки. И это было все.

И он не слышал ее слов. Мальчик оглох после взрыва машины, хотя врачи говорили, что слуховой аппарат у него в порядке, барабанные перепонки не повреждены. Предполагали, что глухота – последствие нервного переживания, точно так же, как и немота. Страшная фраза – посттравматический стресс, перешедший в невроз. Так непонятно говорили врачи...

Горе пришло...

Одних горе придавливает сразу, другие пытаются с ним бороться.

Она пыталась. Может быть, и не стала бы бороться за себя, но стала за сына. Едва оправившись сама, покрывая голову черным платком по самые глаза, как и положено вдове, но не только потому, что она вдова, а еще и потому, что в больнице ей выбрили голову перед операцией, Зарема, сама часто шатаясь от головокружения, стала таскать мальчика по врачам. Родственники деньги собирали. Если не хватало, она шла просить. Не стала бы никогда просить для себя, унижаться, но попросить для сына не считала зазорным. Всем селом ее отправляли в дорогу. Соседи, чем могли, всегда помогали, в память об Адлане, которого любили все. Она ездила и в Назрань, и в Ставрополь, и даже до Краснодара, а потом до самого Ростова добралась. И везде ответ был одинаковым – посттравматический невроз. Не сильно утешали мать врачи, привычные, как почти все медики, к чужой беде: может пройти со временем сам собой, может не пройти никогда. Если начнет развиваться дальше, перейдет в шизофрению.