Сергей Самаров - Элитный спецы

– Я пришлю… Или позвоню… Пусть отец номер факса сообщит, куда можно прислать… Так быстрее будет…

– Я скажу…

Марина сама знает, как изменилась жизнь в Столбове. Еще до ее отъезда изменилась. Раньше пропуск даже для близких родственников больше месяца оформлялся. Сейчас для простых знакомых мигом делают. А если приплатишь, все в один день успеют… Но отец не любит такие вещи… Он приплачивать никогда не будет. Но ему и просто так сделают быстро. Исключительно в знак уважения к былой должности. Марина знает, что отца в городе любили и до сих пор вспоминают добрым словом, хотя его положение совсем не такое, как прежде. Прежде у них и дома факс стоял, и сразу несколько телефонных аппаратов, часть из которых имела прямую связь с Москвой, и даже московские номера. Сейчас – нет.

– Сама-то куда пойти думаешь работать?

– Сама я пока лечусь… Может быть, чуть позже, в школу устроюсь…

– Учителям сейчас платят мало…

Это Валентина Леонидовна хорошо знает, потому что сама до пенсии учителем работала. И сейчас в школу часто захаживает, просто поговорить о жизни…

– Папа когда дома бывает?

– Вечером всегда дома…

– Мы вечером позвоним… Сегодня… Миша с ним поговорить хочет…

– Я предупрежу… Как у тебя со здоровьем?

– Как раньше… Неважно…

– Лечишься-то хоть всерьез? Или как всегда? – У дочери больные почки, и Валентина Леонидовна хорошо помнит об этом. Всегда за ее здоровье переживает.

– Лечусь всерьез… Лекарства надоели… Каждый день… На одних лекарствах…

– Приезжайте скорее, мы ждем вас…

Валентина Леонидовна после разговора сразу звонит на работу мужу. Пусть он и вышел на пенсию, пусть и расстался с прежней должностью главного инженера градообразующего предприятия, но с ядерным центром распрощаться не сумел. И сам не захотел, и не отпускали его. Специально для Ивана Александровича должность новую придумали – старший специалист по перспективному проектированию. И работает, хотя возраст приближается уже к семидесяти.

Иван Александрович предстоящему приезду дочери так радуется, что обещает сразу же приехать домой, словно Марина может добраться до дома уже сегодня. Правда, «сразу же» в нынешние времена совсем не такое, как в прежние, когда его на персональной машине привозили. Сейчас городским транспортом добирается. А это минут сорок, а то и добрый час…

Марина кладет трубку и глазами побитой собаки смотрит на Ширвани. Ждет обещанного.

Он смотрит на часы, качает головой:

– Ты же до вечера не оклемаешься…

– Оклемаюсь… Сделай… Мы поздно позвоним… Отец всегда поздно ложится…

Ширвани вздыхает, смотрит на Марину глазами доброго дяденьки, понимающего дикий собачий голод, и открывает небольшой переносной сейф. Там у него приготовленный шприц. Марина уже перетягивает себе поясом от халата руку выше локтя, чтобы выступили вены. Ширвани заглядывает ей в глаза и видит в них такое блаженство, словно он уже ввел наркотик. Марина «плывет» только от одного предчувствия. Когда-то очень давно, еще в советские времена, Ширвани работал в одном учреждении и занимал кабинет вместе с тихим хроническим алкоголиком. Этот человек в обеденный перерыв обязательно бегал в магазин за бутылкой вина. Ставил ее в рабочий стол и начинал разговаривать. Он мог так разговаривать и час, и два, пьянея уже от одного того, что в столе его ждет открытая, но пока не тронутая бутылка. Еще тогда Ширвани понял, что опьянение от одного ожидания выпивки – это первый признак хроника. То же самое происходит с Мариной. Она – наркоман-хроник…

– Отдыхай… – он легонько треплет ее по голове. Странно самому – такое движение… Вроде бы почти с нежностью или, по крайней мере, с дружелюбным участием. Пусть бы этот жест был нужен для дела, нужен для того, чтобы ей что-то показать, с конкретной целью. Но она сейчас полностью невменяема, ничего не соображает, и ей все равно, гладят ее по голове или бьют молотком… А он делает это… Для себя… Наверное, просто привык к ней за два месяца…

Ширвани ждет, когда Марина совсем «вырубится». Это недолго… Пару минут… Наблюдает за тем, как затягивается пеленой живущий отдельно от тела взгляд… И только после этого Ширвани выходит за дверь и спускается по крутой деревянной лестнице.

Круглое, как иллюминатор, окно на лестнице показывает ему темное зимнее море. Волны колышутся, безостановочной чередой надвигаются на берег. За стеклом гуляет сырой порывистый ветер. Уже неделю длится непогода, снег перемежается дождем, и тугой ветер не останавливается, не замирает…